– Драгомир, вот еще о чем хочу тебя спросить. В Москве мне приходилось слышать мнение, что патриарх Ириней, который возглавил Сербскую церковь после кончины патриарха Павла, – прозападной и даже проватиканской ориентации. Во-первых, так это или нет? А во-вторых, если это так, то не станет ли политическая позиция нынешнего патриарха тем фактором, который подтолкнет Сербию к пересмотру ее пророссийской позиции?
– Я не стал бы говорить, что патриарх Ириней – проватиканский. В нашей Церкви есть течение, которое выступает за более тесные контакты с Римом, но это течение маргинальное. Возможно, такое впечатление о теперешнем предстоятеле Сербской православной церкви сложилось из-за того, что он – как и президент Николич – вынужден быть предельно аккуратным. Ведь задача и у духовной, и у светской власти одна, я об этом несколько раз говорил и еще раз повторю: тянуть время, не идя при этом на открытую конфронтацию с Западом, и исподволь готовиться к тому моменту, когда Сербия сможет начать усиливать свой суверенитет при поддержке России. Вот тебе и все объяснение. А так подавляющее большинство сербских епископов ориентируются на Россию и Русскую православную церковь. Да и с Ватиканом у нас давние счеты. Во время Второй мировой Ватикан устроил на территории Сербии самый настоящий холокост – только в отношении не евреев, а православных. И делал это руками хорватов. Смешно даже подумать о том, что евреи станут хотя бы как-то заискивать перед нацистами. И точно так же смешно представить себе, чтобы сербское духовенство пошло на поклон к Ватикану. А те из представителей нашего духовенства, которые так поступают, – это агенты, сознательно подрывающие Церковь изнутри. И если уж говорить о Сербской церкви, то перед ней сейчас стоит другая, гораздо более важная проблема. К величайшему сожалению, наша Церковь – в отличие от вашей – сейчас утрачивает влияние в обществе. И происходит это из-за того, что она и не пытается стать влиятельной социальной силой – не занимается молодежью, не создает молодежных клубов, не старается играть более заметную роль в жизни невоцерковленных.
– Драгомир, но и в России, и в Сербии существует такое понятие, как культурное православие. И у нас, и у вас по-настоящему воцерковленных людей не так уж и много. Зато большинство считают православие органичной и естественной частью своего культурного мира – как родной язык. Причем среди таких людей значительная – если не подавляющая – часть не просто невоцерковленные, но даже вообще далекие от Церкви, а то и подавно неверующие. В этом смысле Церковь прочно встроена в культурную матрицу и русского, и серба.
– Да, согласен, так оно и есть. Просто Церковь не использует всех своих ресурсов влияния на общество. А как политический институт Сербская церковь – очень заметный субъект. Например, в прошлом году она обратилась напрямую к нации, осудив власть за подписание Брюссельского соглашения, означающего фактическое признание Белградом суверенитета Косова. Другое дело – насколько конструктивна такая позиция. С одной стороны, разумеется, трудно оправдывать нашу власть, подписавшую Брюссельское соглашение. Но с другой стороны, его уже просто невозможно было не подписывать после всего того, что сделали для решения косовской проблемы наши предыдущие власти. И если бы Николич и Вучич отказались подписывать это соглашение, в основных своих частях подготовленное еще до них, и президенту, и премьеру – я в этом убежден – пришлось бы очень скоро покинуть свои посты. Не подумай, что я оправдываю Брюссельское соглашение, я считаю его очень плохим компромиссом, но вместе с тем я понимаю, что такой компромисс – наша плата за право иметь ну не совсем уж прозападную власть. А вот Церковь тогда не захотела принимать такой компромисс и обратилась напрямую к сербскому обществу.
– И о чем говорилось в этом обращении?
– Церковь призывала сербский народ не соглашаться с подписанным властью соглашением, подчеркивая при этом, что никакая европейская интеграция не стоит того, чтобы за нее платили косовской землей – неотъемлемой частью исторической Сербии. Однако это обращение Церкви осталось только декларацией и не привело ни к каким практическим результатам. Недавно Церковь опять выступила с обращением – на этот раз по поводу антироссийских санкций Запада. В этом обращении говорилось, что если кто-то из сербов вслед за Западом начнет вводить санкции против России, то такой поступок станет национальным предательством. В этом вопросе позиции Церкви и власти совпали. А вот когда Церковь столкнулась с государством по вопросу о судьбе Косова, она проиграла.
– Мне трудно опрокинуть эту ситуацию на наши реалии – то есть представить себе подобную нестыковку позиций власти и Церкви по важнейшему вопросу государственной жизни. Нет, конечно, в их отношениях тоже есть разные нюансы, но чтобы Церковь публично критиковала власть – это из области невозможного.
– Да, к сожалению, власть и Церковь не согласовывают друг с другом своих действий. «Симфонии властей» – если прибегать к известному средневековому образу – у нас не получается. Вот у вас, после того как коммунистическая идеология перестала быть господствующей, все складывалось иначе: Церковь стала действовать сообща с властью. А у нас такого тесного сотрудничества не было. Милошевич в глубине души продолжал оставаться коммунистом и поэтому не имел близких отношений с Церковью. Коштуница попытался было предложить новую стилистику во взаимоотношениях между властью и Церковью, но он мало что успел сделать. Потом к власти пришли демократы, которых Церковь вообще не интересовала. Правящая ныне Сербская прогрессивная партия тоже ни с кем не хочет советоваться, в том числе и с Церковью. А напрасно: для православного общества соединение усилий светской и духовной властей всегда оказывается очень благотворным. Тем более что любые политические выступления Церкви всегда выдержаны в исключительно патриотическом духе. Хотя и эту черту Сербской православной церкви Запад тоже пытается использовать в своих интересах. Так, немецкий Фонд Конрада Аденауэра профинансировал у нас целую программу, предполагающую возвращение Церкви в среднюю школу. Вроде бы хорошее начинание, да? Нет, на самом деле оно очень вредное и опасное. Просто вместе с церковными дисциплинами по задумке этого фонда в школах вводятся и другие предметы, призванные воспитывать у учеников, так сказать, толерантность – после твоих замечаний я уж стал задумываться, прежде чем произнести это слово. Но, по-моему, сейчас я использовал его как раз с тем оттенком, с каким его употребляют у вас.
– Да, Драгомир, именно это у нас и имеют в виду, когда говорят о толерантности.
– Так вот, продолжу о затее Фонда Аденауэра. Понятно, что сама Церковь не имеет к ней никакого отношения, но Запад просто ловко использует Церковь, чтобы проводить свою политику. Получается, что дозированным обращением к традиции эту же самую традицию в конечном счете собираются уничтожить.
– Ну вот, кстати, по поводу традиции. Знаешь, что мне бросилось в глаза в Белграде? Засилье латиницы. Кириллицы почти нигде нет – разве что на динарах. А ведь письменность – это, можно сказать, фундамент национальной культуры.
– При Тито было значительно хуже, чем сейчас.
– Даже хуже?
– Да, кириллица почти совсем не использовалась. Она начала возрождаться примерно с конца 80-х.
– Насколько я понимаю, разница сербского и хорватского языков заключается как раз в графике: в сербском – кириллица, в хорватском – латиница. Это так?
– То, что мы сегодня называем сербскохорватским языком, в Хорватии употребляется не повсеместно, а только в Загребе и вокруг него. Когда тут были турки, сербы смешивались с хорватами и хорваты постепенно перенимали у сербов их язык в его народном разговорном варианте. На основе этого разговорного языка сложилось штокавское наречие, то есть современный сербскохорватский язык. Кайкавское наречие, которое сейчас является диалектом хорватского, являлось вплоть до XIX века языком хорватской элиты. А в XIX веке хорваты переняли у сербов и литературный язык, потому что поняли, что если они этого не сделают, то большинство хорватов будут ассимилированы сербами. Этот литературный сербский язык является в Сербии официальным. А разница между нашими языками осталась лишь в графике – кириллица или латиница. Во времена Югославии сербскохорватский язык в его белградском диалекте стал официальным, но при этом он как-то сам собой перешел на латиницу. На латинице работали все федеральные структуры и армия. Это была задумка Тито, который хотел через латиницу укрепить единство югославских народов. Латиница тогда утвердилась во всех югославских республиках, кроме Македонии. Но и в Македонии адаптация латиницы уже начиналась. И если бы Тито прожил еще какое-то время, не исключено, что и эта югославская республика перешла бы на латиницу. Какое-то время после смерти Тито латиница продолжала насаждаться по инерции. Например, когда я учился в начальной школе – а это было в конце 70-х, то есть еще при Тито, – мы писали что-то на латинице, а что-то все-таки и на кириллице. Но когда я был уже в старших классах – а Тито к тому времени уже умер, – мы использовали почти исключительно латиницу. То есть латиница навязывалась сверху как обязательная директива. Мой отец в эпоху федеративной Югославии работал в структуре, занимавшейся внешней торговлей. И вся документация там велась только на латинице. Такое массированное насаждение латиницы дало свой результат. Люди просто привыкли писать на ней. И сегодня снова письменность оказывается инструментом политического влияния. Например, западные фонды, выдающие гранты сербам, требуют, чтобы вся документация по этим грантам велась только на латинице. То есть подчеркиваю: с нас не требуют английского или немецкого – пишите на сербскохорватском, но латиницей. Запад объясняет такое насаждение латиницы необходимостью упростить понимание сербских текстов на всей территории бывшей Югославии. Например, у нас автору гораздо легче получить западный грант на издание своей книги, если его сербскохорватский будет на латинице. А ведь письменность – это же ключ к глубинному генотипическому коду. Если поменять письменность, то национальная идентичность автоматически станет уже другой. У хорватов, которые сейчас превратились в ударный кулак Запада, которому предписано уничтожать сербскую традицию и сербскую культуру, в Средние века проблема письменности тоже стояла очень остро. Внутри хорватского общества тогда были буквально столкновения между сторонниками латиницы и сторонниками кириллицы или глаголицы. И Католическая церковь учинила в отношении последних самый настоящий геноцид. В результате целый народ оказался перекодированным – и мы видим, какими стали хорваты. Ту же самую языковую войну Запад ведет сегодня и против Сербии. Хотя, конечно, теперь уже понятно, что ни у кого не получится отучить нас от кириллицы.
– То есть сейчас идет процесс возрождения кириллицы. И насколько успешно он протекает? Думаю, что не очень – я сужу по уличным рекламам и надписям на латинице.
– Приведу статистические данные. Сегодня в Сербии около 60 процентов граждан пользуются кириллицей. Это в два раза больше, чем к концу существования Югославии. Да, на улицах у нас засилье рекламы на латинице, на что ты обратил внимание. И это несмотря на то, что существует закон, обязывающий любую рекламную надпись на латинице дублировать на кириллице. Но этот закон не соблюдается – никого еще не оштрафовали за отсутствие дублирующей надписи на кириллице. А стоит только начаться тяжбе, тут же поднимется шум, набегут всякие правозащитники и представители Запада. То есть власть сама боится соблюдать собственный же закон, обязывающий в Сербии писать по-сербски.
