Мне не близко предположение о наличии у «истории» собственной цели, направленной куда-то в отдаленную «конечность» или в неведомую бесконечность. Такой подход – попытка закрыть проблему, а не исследовать ее. Это подход религиозно-мифологический, а не исследовательский. Оставаясь методологически строгим исследователем, следует не приписывать неведомые цели неведомо кому, а постулировать отсутствие целей – и придерживаться этого вплоть до того момента, когда иное не будет выявлено и верифицировано. Иной путь – в мифотворчество и «трансперсональную психологию», где можно приступить к анализу самого себя и своих ощущений.
Что касается попытки исследования социальных явлений и «целей истории», я бы вновь обратился к однажды мною сформулированной мысли о применении адиабатического приближения к анализу социальных явлений. Суть адиабатического приближения – метода, развившегося в теоретической физике, – в выделении и последующем раздельном рассмотрении двух подсистем явлений и процессов, протекающих в единой общей большой системе: один процесс течет медленно, изменения становятся заметными спустя длительные промежутки времени, другой процесс протекает быстро. Если быстрые изменения рассматривать как протекающие на фоне почти неизменных, медленно меняющихся параметров, удается выстроить модели, позволяющие выявить важные свойства системы в целом. Возвращаясь к «целям истории», к явлениям социальным, можно утверждать, что есть медленные социальные (исторические) процессы, длящиеся дольше жизни многих поколений и даже дольше документированной истории рассматриваемого периода. И поэтому мы не можем увидеть, осознать, зафиксировать и сформулировать те причинно-следственные связи, которые эти процессы вызывают и поддерживают. Вот и строим на сей счет догадки, выдавая их за утверждения. Иные процессы – возникающие и длящиеся на более коротких отрезках (столетия, тысячелетия) – мы описываем, обдумываем и строим обоснованные предположения (типа марксизма). На этих отрезках мы можем приписать субъектность и «истории», и классам, и личностям, и партиям и пр. И даже предоставить нашим «теориям» экспериментальную доказательную базу. Но оснований для обобщения, для расширения этой эмпирики, этой феноменологии на сколь угодно протяженный промежуток времени вплоть до бесконечности – у нас не имеется.
Так, например, выявление путей миграции первобытных людей, процесса их расселения по планете позволяет строить предположения о целях их деятельности и, как следствие, – о движущих силах истории в «доисторические» времена. И объяснение тут надо принять самое простое: стремление к выживанию, следование инстинктам и накапливающемуся опыту совместной деятельности – тоже направленной на выживание. Размышления о «смысле жизни» и «движущих силах истории» выделились в отдельное занятие далеко не сразу и не без причины. Рост численности людей, их взаимодействие внутри групп и племен, потом взаимодействие между племенами, борьба за ареалы обитания и обусловленный этим рост степени сложности решаемых задач – вот начало и модус становления проблематики «движущих сил истории» и «смысла жизни». Поиск механизмов управления растущими группами людей, всё более сложными социальными системами привел к становлению таких инструментов, как мифы и кодексы, как религии и предания, как история и идеология, как политика и социально-политические, социально-экономические теории и парадигмы.
Я также не могу не задавать себе вопрос: смысл истории – он есть? Никаноров «спрятался» за «общественное сознание» – что, конечно, может быть неплохой рабочей моделью, но он ничего не говорит о принципах целеполагания, которыми это самое «общественное сознание» руководствуется. Никаноров говорит про «подъем сознания» (и как цель, и как результат), не раскрывая его содержания, о чем мы далее еще скажем. Я же предлагаю прямо признать, что цель исторического процесса нам неизвестна. И тут же зафиксировать важную развилку: цель существует, но нам неизвестна или цель не существует в принципе. Это два разных мировоззрения, из которых проистекают полярные следствия. Если же оставить эту дилемму как существующую, но неразрешенную, то надо сказать: да, мы об этой дилемме знаем, ответа не имеем, но жить как-то надо, и поэтому мы ищем такую тактику, которая не противоречит никакому из возможных вариантов. Как это можно осуществить? Это можно сделать, если ограничить горизонт планирования тем, что вижу, а когда выйду на новый рубеж, установлю новый горизонт планирования. И не буду заморачиваться «вечным». Метод прогноза и коррекции. Тогда я выстраиваю тактику такого движения, которое не противоречит моему уровню понимания смысла истории в данный момент, на данном отрезке. И всё. Пойму больше – скорректирую. Сие означает, что я опираюсь, скажем, на несколько тысячелетий исторического процесса и экстраполирую процесс дальнейшего движения на основании выявленных, познанных движущих сил, целей, и – этого еще никто не сделал – инвариантов истории. Как мне кажется, ими и являются этические принципы. Тогда анализ произошедшего в России-СССР как фрагмента движения истории к собственным целям на некотором отрезке и последующая экстраполяция на не слишком отдаленное будущее не становятся квазиэсхатологией, а напоминают более или менее честную эмпирику.
То есть у «истории» как процесса, протекающего «от самого начала до самого конца», нет изначальной отдаленной – и тем более конечной – цели, нет и «объективных» законов. Есть объективные факторы, но факторы – это не законы. Люди живут, размножаются, толпятся на планете, ведомые как «низшими» мотивациями (инстинкты-потребности), так и придуманными комплексами идей, смыслов и пр. Все они – инструменты, которыми пользуются те, кто к ним подобрался (жрецы, вожди, цари, политики, или, условно говоря, элиты). Субъектами истории, сменяя друг друга на отдельных отрезках, являются именно они. А их мотивации просты и могут быть разделены на два вида: эгоистические и альтруистические. Идеальными эти мотивации не бывают, в каждой присутствует доля антагониста. Но что-то на каждом этапе превалирует. Одни борются за «счастье народное», другие – за собственное. Но и те и другие в чем-то альтруисты, а в чем-то эгоисты. И каждый в оправдание – а оно нужно или из комплекса религиозных страхов, или из побуждений электорального порядка – приводит, опирается на этические системы, на кодексы о добре и зле.
Исторический процесс течет от борьбы за физическое/биологическое выживание и конфликтов за территории кормления/обитания – к тому же самому, только с грузом комплексов культуры в широком смысле, которые охраняются так же, как и ареал кормления/обитания. Источник пищи – неважно, материальной или духовной – продолжает играть роль и быть в ранге не менее чем источника пищи, то есть – жизни. Не каждый исторический эпизод – войны, революции и иные социальные движения – стоит считать «экспериментом». Такие эпизоды лучше называть попытками. Попытками обеспечить выживание и безопасность. Следует лишь учесть, что в комплексе желанных, охраняемых ценностей не только родник, пастбище и пещера, но и язык, на котором у костра в пещере рассказывают истории, и свод правил поведения, и сами истории, и представления о добре и зле…
Что касается попытки построения социализма в СССР, то она с самого начала обладала признаками проектности, хотя и далеко не полными. Однако достаточными, чтобы считать эту попытку экспериментом, «опытом». Опыт СССР отличается не столько охранительными побуждениями, сколько стремлением изменить, исправить несправедливость (то, что частью людей стало считаться несправедливостью, причем настолько значимой, что ради ее устранения было дозволено убивать других). А эти устремления оседлывались конкретными людьми с самыми разными целями: от возвышенно-духовных до примитивно-мстительных и алчных.
Хотя и нет оснований приписать «истории» какую-либо отдаленную – тем более конечную – цель, люди – отдельные личности и так или иначе организованные группы – всегда нечто подобное придумывали.
Не касаясь здесь представлений о религиозной эсхатологии, оставаясь в рамках рассуждений о действиях и намерениях людей, а не божественных сил, отметим, что политические, идеологические конструкты, исходящие от той или иной социальной группы, всегда содержат некую конечную цель, выдаваемую тем или иным образом за общее благо. На самом же деле все они в своих существенных признаках сводятся к двум аспектам: «для себя» (мировое правительство, глобализация по-американски, фашизм и неофашизм) или «для всех» (социализм, мировая пролетарская революция, коммунизм и т.п.). Компромиссный вариант – «многополярный мир», то есть разбиение планеты на зоны, в каждой из которых осуществляется «свой проект», а между зонами устанавливаются правила взаимодействия. Пока потенциальным базисом устойчивости такой (предполагаемой и, быть может, даже ожидаемой) системы является опора на страх взаимного уничтожения. Ничего более действенного и надежного человечество не придумало. И в связи с этим уместно обратиться к метафоре Никанорова о «подъеме сознания» и зафиксировать: не поднялось оно пока настолько высоко, чтобы взаимодействовать друг с другом на иных, нежели угроза и страх, основаниях. А почему? А потому что вся мировая культура воспитывает в людях только этот базис. Все религии и идеологии именно в такой парадигме обрабатывают и формируют сознание. Играй по крупному на https://roxcasino-club.com и выигрывай
Подъем сознания
Словосочетание «подъем сознания» является одним из ключевых, но недостаточно, на наш взгляд, раскрытых в рамках работы Никанорова понятий. Можно, конечно, положиться на интуитивное «понимание» этих слов как образа, как метафоры, воспринимая изменения сознания – неясно, в каких величинах оцениваемые, – как «подъемы» и «спуски». И постараться это состояние непонимания – но хотя бы некоего осязания – воспринять как приемлемо комфортное. Если получается – этого достаточно для дальнейшего восприятия. Если нет, если хочется дойти до самой сути, то придется выйти далеко за пределы выстроенной конструкции.
Почти безбрежное море спекулятивной литературы, посвященной теме «сознания», затрудняет формирование простой и ясной картины, которая должна возникать как отклик на словосочетание «подъем сознания».
Многочисленные «эзотерические» школы приписывают сознанию разные «уровни», призывая двигаться, расти, осваивая их в определенной последовательности… Путаницу вносит не всегда четко проводимое разделение личного и общественного сознания, неточны и описания того, что есть общественное сознание, как его измерять.
Развитие сознания, эволюция сознания – это древнейшие из вопросов, волновавших всех философов во все времена. И сегодня они остаются на передовом крае междисциплинарного анализа. Поскольку Никаноров называет в данном контексте имена Шри Ауробиндо и Кена Уилбера, упомянем их и мы. И даже приведем цитату из книги Кена Уилбера «Интегральное сознание», приоткрывающую хотя бы направление мысли о сознании и его структуре:
«Психология представляет собой изучение человеческого сознания и его проявлений в поведении человека. К функциям сознания относятся восприятие, желание, волеизъявление и действие. Структуры сознания, некоторые аспекты которых могут быть бессознательными, включают в себя тело, ум, душу и дух. В число состояний сознания входят нормальные состояния (например, бодрствование, сон со сновидениями, глубокий сон без сновидений) и измененные (например, неординарные состояния, медитативные состояния). Развитие сознания охватывает весь спектр от доличностного к личностному и надличностному, от подсознательного к самосознанию и сверхсознательному, от Оно к Эго и Духу. Соотносительные и поведенческие аспекты сознания относятся к его взаимодействию с объективным внешним миром и с социокультурным миром общих ценностей и восприятий».
Приведенная цитата мало что объясняет, она лишь иллюстрирует возможность некой систематизации разговоров о структуре сознания и его изменениях. И если рассуждения о росте, развитии сознания индивида и прочем, что допустимо отнести к метафоре «подъема», можно считать интуитивно понятными, то когда речь заходит об общественном сознании, система координат – «верха» и «низа» – размывается.
