Вперед, к Данилевскому и Страхову!
Михаил Демурин
Источник: альманах «Развитие и экономика», №7, сентябрь 2013, стр. 32
Михаил Васильевич Демурин – публицист, чрезвычайный и полномочный посланник II класса
В действующей Концепции внешней политики нашей страны о ее участии в деятельности «Группы двадцати», как и «Группы восьми» и других международных многосторонних объединений подобного рода (БРИКС, ШОС, РИК), сказано коротко: оно мотивируется заинтересованностью в обеспечении устойчивой управляемости мирового развития, которая требует коллективного лидерства ведущих государств мира. Это лидерство, говорится далее, должно быть представительным в географическом и цивилизационном отношениях и осуществляться при полном уважении центральной и координирующей роли ООН. Констатация емкая, но ей вопрос о содержании деятельности России в «Группе двадцати» в силу ее географического охвата и обсуждаемого на ее встречах круга проблем, связанных с поиском ответов на самый широкий спектр вызовов современности, конечно же, не исчерпывается. Так или иначе к нему имеют отношение все разделы Концепции, но мы сосредоточимся преимущественно на первых двух – тех, в которых изложены политико-философские, мировоззренческие основания международной деятельности России в качестве одной из стран, реально влияющих на ситуацию в мире и будущее человечества. И вот почему.
Сотрудникам МИДа России присуща известная способность, и рассматриваемый документ тому еще одно подтверждение, четко и правильно прописывать в бумагах подобного рода, что и как наша страна должна делать для защиты своих интересов на конкретных географических и проблемно-тематических направлениях. Загвоздка, однако, в том, что в определенных ситуациях эти правильные слова где-то растворяются, а конкретные внешнеполитические действия руководства России вызывают, как минимум, непонимание. Так было и остается в случае с Прибалтикой – оселком для проверки способности современного руководства России адекватно реагировать на комплекс вызовов в Европе и на пространстве бывшего СССР, где мы не можем остановить надругательство над нашей исторической памятью, ликвидировать военно-политические и экономические угрозы и добиться реального решения многочисленных проблем соотечественников. Так было в случае с Ливией, где мы попустительствовали ликвидации дружественного режима и одной из опор, препятствовавших скатыванию североафриканского и ближневосточного регионов в хаос. Так остается в случае с Украиной и, к сожалению, в целом ряде других важных для обеспечения безопасности нашей страны ситуаций. Значит, проблема не в том, как внешнеполитические подходы и установки прописаны на бумаге, а в том, на основе каких принципов действуют те, которые принимают решения в конкретных случаях, какова их шкала ценностей. Ну и, конечно, дело в мировоззренческих установках самих работников внешнеполитической сферы.
Разговор о политико-философских основаниях международной деятельности России в привязке к формату многосторонних институтов стоит начать с того, что в Концепции внешней политики РФ в редакции 1997 года участие в «восьмерке» (тогда «двадцатки», как известно, еще не существовало) трактовалось как «одно из существенных средств отстаивания и продвижения внешнеполитических интересов» нашей страны. На самом же деле ситуация имела, скорее, противоположный характер: плюсы, которые Россия, будучи принятой в «восьмерку», получала от «прибавки в статусе», в значительной мере перекрывались немалой политической ценой, которую руководство России 1990-х годов вынуждено было платить, чтобы сохранять себя в этом «клубе избранных».
В 2000-х годах ельцинско-козыревский взгляд на место и роль России в международных делах с его погоней за признанием в качестве части так называемого цивилизованного мира и надеждой на усиление за этот счет внешнеполитических позиций страны начал постепенно изживать себя. Подтверждением этого стала, в частности, активная роль России в формировании «Группы двадцати» и других упомянутых выше многосторонних объединений. Процесс высвобождения из плена западоцентричного взгляда на мировую политику, однако, идет медленно и мучительно, и многое, в том числе и текст «обновленной» внешнеполитической Концепции, говорит о том, что обретение нашей страной самостоятельной внешнеполитической субъектности потребует еще многих и серьезных усилий.
На заседании Совета безопасности 15 февраля сего года, где шел разговор о Концепции, президент Путин в первых же словах своего выступления отметил, что основными принципами современной внешней политики России остаются «открытость, предсказуемость, прагматизм» и лишь после них – «нацеленность на отстаивание национальных интересов». Более того, глава государства специально подчеркнул, что отстаивать свои национальные интересы наша страна будет, «безусловно, без всякой конфронтации». Из этих трех «столпов» два первых – открытость и предсказуемость – имеют, по крайней мере, какие-то положительные стороны и, главное, большинством политиков и экспертов расцениваются скорее как дань современному словоблудливому международному жаргону, чем как собственно содержательные понятия. Другое дело – концепт прагматизма: он не просто однозначно вредоносен, но и глубоко укоренился в современной российской политической и экспертной среде. Поэтому следует обратить на него особое внимание.
По толковому словарю русского языка Ожегова–Шведовой, прагматизм – это: «1. Направление в философии, отрицающее необходимость познания объективных законов действительности и признающее истиной лишь то, что дает практически полезные результаты. 2. В исторической науке: направление, ограничивающееся описанием событий в их внешней связи и последовательности без раскрытия закономерностей их развития». Что же касается современной русской политологии и журналистики, то в них слово «прагматизм» чаще всего поверхностно трактуется в духе времени как «достаточно адекватная идеологическая установка» или как «идеологическая установка на реализацию наличных социально-политических ценностей, на практический успех, на положительный результат». Вчитаемся, однако, в соответствующую статью словаря «Политология» Валерия Коновалова 2010 года, и мы вынуждены будем согласиться с констатацией «ограниченности прагматизма» и заложенного в нем «противоречия между частным и общим результатом действий», вследствие которого «сиюминутный успех зачастую приводит к противоположным последствиям в общем политическом процессе».
Действительно, вряд ли кто-то – во всяком случае, в публичной дискуссии – будет спорить с тем, что положительное решение проблем, которые встают перед страной в непрерывно меняющемся мире, должно приносить объективное благо или, как минимум, объективную пользу, то есть благо и пользу не кому-то в частности, а стране и народу в целом. Но имеется ли в сегодняшней России общее – и для бизнеса, и для государства, и для «общества» (беру это слово в кавычки, поскольку общего в российском социуме сегодня явно недостаточно для того, чтобы он назывался обществом), и для простых людей – понимание блага и пользы? Как мне представляется, его еще предстоит сформировать. Спустимся на ступень ниже, на уровень собственно задач российской внешней политики и российской дипломатии, но и здесь мы не найдем общенационального согласия по их поводу. В этих условиях прагматизм легко превращается в беспринципность или в метод достижения частичной пользы, частной, корпоративной выгоды. Примеров навязывания нам такого подхода в последние годы мы встречали немало, но некоторые из них особенно примечательны. Это в первую очередь февральские 2008 года призывы Алексея Кудрина и Анатолия Чубайса «уточнить» ориентиры внешней политики страны во имя «обеспечения стабильного роста» и, в частности, «не спорить» вокруг нарушавшей суверенитет России деятельности в нашей стране Британского совета, поскольку это нам «не по карману». Их тогда не послушались и ввели присутствие Британского совета в России в подобающие рамки. Хуже наши отношения с Великобританией от этого не стали – скорее, наоборот. Не стала летальной для наших отношений с США и другими натовцами и «непрагматичная» защита Россией ее национальных интересов в конфликте с Грузией в августе 2008 года. Тем не менее – теперь уже в послании Дмитрия Медведева Федеральному Собранию в 2009 году – вновь последовала установка на то, чтобы оценивать внешнюю политику исключительно с точки зрения того, «способствует ли она улучшению жизненных стандартов». 6Find Здесь уже было рукой подать до «прагматичной» сдачи Западу Ливии и ее лидера Каддафи в 2011 году и многого другого, чем были отмечены во внешней и внутренней политике России 2008–2012 годы.
Возникает естественный вопрос: зачем нужны разговоры о прагматизме Владимиру Путину? Зачем они нужны ему именно сейчас, когда страна начала, наконец, нащупывать отвечающую ее историческим и культурным корням систему идей, в которых осознавалось бы и оценивалось бы отношение людей к высшим понятиям и ценностям, к действительности, друг к другу, содержались бы одобренные общенациональным консенсусом цели культурной, социальной, экономической, политической и другой общественно полезной деятельности, то есть то, что называется идеологией? Зачем это нужно сейчас, когда растет понимание последствий идеологической агрессии, объектом которой Россия является уже не первое десятилетие и благоприятную среду для которой создает в том числе и навязывание нам концепта прагматизма?
