Русские и ислам: проблемы совместимости и взаимного выживания в условиях Сибири
Александр Ярков
Источник: альманах «Развитие и экономика», №9, март 2014, стр. 64
Александр Павлович Ярков – доктор исторических наук, профессор, директор Института гуманитарных исследований Тюменского государственного университета
В Тобольском юрте масхаб особый.
Из средневековой рукописи
«Грамота хранителя Юрумской астана»
Если для москвичей находящаяся «за Уралом» Сибирь – далекое и непонятное пространство, то для «зауральцев» – их повседневное окружение. Это для сибиряков Москва и Париж находятся «за Уралом», а они живут «там, где надо». Касается это и местных мусульман – по убеждениям или по происхождению, – издавна здесь живущих.
В Сибири накоплен свой опыт толерантности, в чем-то помогающий найти «ответы» на очередные «вызовы», которые обыденное сознание нередко связывает с исламским экстремизмом, постоянно напоминающим вооруженными конфликтами на Кавказе, взрывами в Москве и Волгограде, арестами сторонников партий, считающих своей идеологией ислам.
Было – и уже, к сожалению, есть – подобное и в Сибири, но есть здесь и «противоядие», выработанное как раз тем самым опытом совместного выживания. Поэтому события, отстоящие от современности на несколько столетий, стоит рассмотреть подробно. Тем более что эта часть азиатской России являла сложное целое, отраженное и в пространственных представлениях старожилов, именовавших себя русскими, но отграничивавших край от «Руси», находящейся «там, за Уралом».
В самоидентификации жителей края укрепилось, что они – сибиряки, для которых необязателен отказ от «природной» этничности. Это привело к появлению составных определений – «коренной сибиряк», «сибирский казак», «сибирский татарин», – но всегда содержащих общесибирский «корень». От времен Первой мировой войны сохранилась частушка, свидетельствующая о том, как «вплелся» в фольклор сибирских казаков тюркский язык:
Милый мой, кайда барасын
(куда идешь. – А.Я.)?
Милочка, германцев бить!
Милый мой, онда олесін
(тогда там умрешь. – А.Я.)!
Милочка, не может быть!
Да и в произведениях местных писателей и краеведов немало точных наблюдений, хотя будем справедливы: взгляды большинства просвещенных русских долго оставались не лишенными уничижительного отношения к другим. Интересно литературное свидетельство очевидца, которого сибиряки знают не только как сказочника. Так случилось, что взлетев в 19 лет на литературный Олимп, Петр Ершов (в 2015 г. будет отмечаться 200-летие со дня его рождения) предпочел Петербург Тобольску, где создал еще немало произведений, в том числе на близкую ему тему. В «Повести о том, каким образом мой дедушка, бывший при царе Кучуме первым муфтием, вкусил романеи и как три купца ходили по городу», у героев разный социальный статус (военные и интеллигенты). Отличается их этническое происхождение (русский, немец, татарин). Не совпадает и конфессиональная принадлежность (православный, протестант, мусульманин). Писатель показал разницу между персонажами, определявшуюся спецификой тех культурных традиций, представителями которых они являлись. Конечно, образ одетого в казачий мундир с эполетами «Таз-баши, питомца Руси и Татарии», неисторичен, условен, но несет отпечаток взаимодействия культур и, более того, знаний об их особенностях – в словах и речевых оборотах, в структуре представлений о социуме и месте индивида в нем. Зеркало Orca88 на сегодня
Более сложные связи обнаружены при анализе сюжетов о рыбе-ките в знаменитой сказке Ершова «Конёк-Горбунок» и в молитве барабинских татар о покровителе – Юсупе Пайхамбаре. Эти связи говорят как о «ходульности» некоторых образов, так и о региональном «культурном поле», где те образы отражали представления людей, принадлежавших к различным культурным и цивилизационным системам, но одинаково осмысливавших настоящий и запредельный миры. Иной характер имела поэма Евгения Милькеева «Абалак» (1841), посвященная присоединению сибирских земель, «дикие народы» которых познали «истинную веру». А вот, например, другой сибиряк – Федор Бальдауф – в поэме «Авван и Найро» вообще далек от подобного мессианизма и выступает противником всякой религии.
Жившие в Сибири люди в силу обстоятельств оказывались в роли транспортера культурных процессов, хотя среда их обитания различалась. Так, целых три этнокультурных компонента – тюркский, угро-самодийский и русский – играли важную роль в жизни региона, но при этом они имели разную энергетику. Русский компонент (культура православных славян) был доминирующим в силу официальной поддержки со стороны государственных органов власти. Преобладание русских культурообразующих форм до революции укреплялось идеями христианского миссионерства. Татарский компонент (культура тюрков-мусульман) не являлся распространенным. Это объясняется многочисленностью татарского населения в Прииртышье. Для сибирских татар – более чем для русских – язычество угров и самодийцев было фактом собственного недавнего прошлого.
Начавшийся в средневековой Сибири процесс исламизации не завершился, а продолжился и после присоединения к России, но не на основе конфликта с Русской церковью и властью, как это имело место на Кавказе.
Внутриполитические проблемы в крае осложнялись тем, что отсюда продолжилось продвижение России на восток и юг Азии. И если раньше царская власть стремилась выстроить отношения с азиатскими регионами на уровне политических контактов с правителями, то с конца XVIII века актуальными для реализации стратегической цели оказались внутрирегиональные, локальные проблемы, а необходимыми контрпартнерами – не только местные правители, но и сам социум.
Геополитические задачи решались не столько завоеванием (хотя и оно присутствовало), сколько добровольным присоединением территорий с лояльно настроенным населением. В результате в контактах с государством (в том числе через чиновников, знавших язык и лояльных к их культуре) и православными (преимущественно русскими) вырабатывалась взаимовыгодная система альянса интересов, ведущая в последующем к диалоговому мышлению и поведению. При этом политика была направлена как на ускоренную интеграцию этого региона с Центральной Россией, так и на искоренение родоплеменных отношений, преодоление (избавление от) архаичных традиций, квалифицированных как проявления культурной отсталости. При этом власти покровительствовали мусульманам, так как, по словам историка Вячеслава Козулина, «в исламе видели консервативную наднациональную силу, отвлекающую народы от национального сепаратизма».
Вероятно, одновременно с политическими расчетами власти стремились создать стимул для тюрок, как отмечал исследователь Анатолий Ремнев, «чаще посещать русские города и со временем перейти к оседлому образу жизни». Интересы развития международной торговли также вынуждали российский административный аппарат обеспечивать даже заезжим купцам из Азии условия для их культового благоустройства. Так, в конце XVIII века с разрешения российских властей ташкентцы и сибирские бухарцы на свои средства построили мечеть в Семипалатинске. Происходило формирование политически благонадежных и отчасти профессионально подготовленных кадров, готовых влиться в новые структуры управления, обозначить перспективы социально-экономического развития и, следовательно, обеспечить быструю обратную связь между центром и периферией. Эта идея хорошо прослеживается с помощью теории «мобильных диаспор». Суть ее сводится к тому, что правительства почти всех крупных полиэтнических империй проявляли склонность к сотрудничеству с элитами тех этнических диаспор, которые специализировались в своих традиционных регионах проживания на выполнении каких-либо чрезвычайно нужных для этих государств общественно полезных функций. Поэтому в Сибири властям было выгодно взаимодействовать с бухарцами, а в граничащей с нею Степи – с татарами и башкирами.
