Российское перестроение как неизбежная актуальность
Юрий Осипов
Источник: альманах «Развитие и экономика», №2, март 2012, стр. 76
Ю.М. Осипов – экономист, философ, литератор. Доктор экономических наук, профессор. Директор Центра общественных наук МГУ им.М.Ломоносова, председатель Философско-экономического ученого собрания , главный редактор журнала «Философия хозяйства», член Союза писателей РФ
Россия, этот обезволенный на историческое мгновение внезапным коварным переворотом и обезображенный принудительной постмодернистской реформой большой кусок великой евразийской империи, бывшей в момент ее развала необычным и странным образованием под именем Союза Советских Социалистических Республик – СССР, ныне находится в длительном и глубоком системном кризисе. Кризисе, препятствующем этой остаточной, но все еще масштабной и мощной стране всерьез оздоровиться, восстановить внутриорганизменную целостность, обрести историческое целеполагание.
Несмотря на огромные потери и острые проблемы сугубо физического свойства, главными в этом кризисе оказались обстоятельства, имеющие отношение более всего к метафизике бытия, к его духовно-идеальной сфере, сосредоточивающей в себе не одну лишь волю к жизни, но и специфическую экзистенциальную программу. Такая программа включает в себя и собою реализует генетические, архетектонические, организационные, пространственные, временные, а главное – смысловые, целевые и образные (идентификационные) аспекты. То есть все то, что определяет качество конкретного человеческого сообщества-организма, его строение и характер, его предназначение (телеологию), способ жизнеотправления и сам жизненный путь, исторические достижения и итоги (эсхатологию).
Преодолеть кризис России – значит изменить возникшее и действующее в ее метафизических недрах смыслоцелевое ядро, пораженное не просто антироссийской, но во многом и античеловеческой патологией, нашедшей самое яркое внешнее воплощение в реалиях 1990-х. Реформы 1990-х не только не вывели страну из унаследованного ею кризиса-предшественника, но еще более усугубили имевшуюся кризисную ситуацию. В итоге пореформенная Россия оказалась обладательницей сложного многоуровневого кризиса, сделавшего ее прямо-таки фундаментально кризисной страной.
Преодоления глубокого системного кризиса не было, но зато возникла
иллюзия как бы внезапного ухода от него. Поверхностный экономический
(именно экономический, а не глубинный хозяйственный) рост был принят
в стране не только за антикризисное оживление экономики, чего,
собственно, не было, но и за социоцивилизационное оздоровление России
в целом, чего не было вовсе.
2000-е, в особенности 2005–2007 гг., несколько ослабили этот российский кризис, благодаря вызванному повышением мировых цен на нефть росту деловой активности, а также некоторым усилиям руководства страны, но никак этот кризис не преодолели. В лучшем случае подморозили – если не подсластили. Просто кризис перестал ощущаться вследствие развертывания на его фоне надстроечной по отношению к нему экономической активности. Активности, вроде бы, даже антикризисной, а на самом-то деле попросту внекризисной. Причем активности прежде всего финансово-торгово-потребительской, но никак не производительной, а уж тем более не инновационной.
Действительного преодоления глубокого системного кризиса не было, но зато возникла иллюзия как бы внезапного ухода от него. Поверхностный экономический (именно экономический, а не глубинный хозяйственный) рост был принят в стране не только за антикризисное оживление экономики, чего, собственно, не было, но и за социоцивилизационное оздоровление России в целом, чего не было вовсе. Мировой экономический кризис 2008–2009 гг. ясно показал, что российский системный кризис никуда не делся, а вовсю о себе сразу же и заявил. Российская экономика оказалась одной из самых уязвимых и стремительно ниспадающих. От многолетнего вроде бы процветания в течение нескольких месяцев не осталось и следа. И ожидать сегодня великого антикризисного автоэффекта (синергетического-де эффекта) – это примерно то же самое, что ожидать от замершего кладбища бойкого возрождения к жизни.
Кризис органичен установившемуся в стране порядку-кризису, которому нужен именно больной социум, своего рода социум-уродец. В таком социуме порядок-кризис, или, если называть вещи своими именами, порядок-инфернал, только и может нормально и с выгодой для себя существовать и воспроизводиться.
{div width:385|float:left}{module Boskh}{/div}Выход из подобного кризиса предполагает, помимо обычных антикризисных действий власти и стихийно самозарождающихся в социуме антикризисных процессов, самое настоящее преображение страны, смену ее образа. А это требует не столько поверхностных функционально-структурных, сколько глубинных концептуальных перемен, тех самых перемен, которые затрагивают саму метафизику страны, ее идею, а не одно лишь текущее жизнеотправление.
Кризис органичен установив-
шемуся в стране порядку-кри-
зису, которому нужен именно
больной социум, своего рода
социум-уродец. В таком соци-
уме порядок-кризис, или, если
называть вещи своими име-
нами, порядок-инфернал,
только и может нормально
и с выгодой для себя суще-
ствовать и воспроизводиться.
Самое сложное в кризисе России состоит в отсутствии органичной ей и на нее сориентированной страновой концепции. Внешняя, поверхностная, физическая патология нынешней России – лишь проявление ее внутренней патологии. Патологии духовной, идейной, метафизической, смысловой, концептуальной. При этом концепция России – отнюдь не свод глубоких мыслей, не особенный текст, не выверенный устав. Та же конституция – вовсе не концепция страны, хотя кое-что концептуальное она отражает и в себе содержит.
Либерально-глобалистская концепция, навязанная России, именно по причине своей антироссийскости не сумела ни опровергнуть метафизику России, ни вытеснить ее на периферию, ни заменить собою. Она лишь смогла вызвать, азартно и нервно атакуя коренные российские устои и благоприобретенные советские стереотипы, полифуркационные разрушительно-созидательные процессы, обозначавшие и осуществлявшие вихреобразную активность в возбужденном этим инородным концептуальным вливанием страновом метафизическом котле.
Произведя на свет порядок-инфернал, коренная российская метафизика как бы ушла в глубину, легла на дно, вошла в мир нави, оказалась в нетях. Однако из этого вовсе не следует, что она не имела никакого влияния на физическую поверхность реформенного и пореформенного бытия России. Хотя преимущественно эта метафизика все это время занималась преобразованием самой себя для новой России. А где, собственно, гнездится в реальности этот самый метафизический котел вместе со своими разрушительно-созидательными полифуркационными процессами?
Россия интересна и ценна именно своей российскостью, а не западного образца
европейскостью или какой-нибудь англо-американскостью. Как раз тем, чего
нет нигде в мире, кроме России. И российскость эта заключается во всей
целостной метафизике России, в ее концепции, телеологии и исторической
судьбе, в ее общей генетически обусловленной идее, никем нарочно не придуманной.
Конечно, в людях, в их сознании, включая подсознание и сверхсознание, в самой российской ноосфере, которая как раз и есть сумма всех российских сознаний, некая совокупная сознаниевая масса. А сознание, как и ноосфера, – насыщенные информацией и смыслами дух и идеальность. В этих информационно-смысловых полях все живет, бродит и колобродит, переустраивается и изменяется, распадается и соединяется, возникает, сохраняется и исчезает, преображается, нисходит и возвышается, деградирует и совершенствуется. И одновременно находит внешнее выражение в словах, переживаниях и действиях – подчас несуразных, непонятных, таинственных. Все это как раз и служит российской цели и российскому способу ее реализации.
Россия интересна и ценна именно своей российскостью, а не западного образца европейскостью или какой-нибудь англо-американскостью. Как раз тем, чего нет нигде в мире, кроме России. И российскость эта заключается во всей целостной метафизике России, в ее концепции, телеологии и исторической судьбе, в ее общей генетически обусловленной идее, никем нарочно не придуманной.
Михаил Нестеров. Видение отроку Варфоломею. 1889–1890
Российский мир никак фундаментально и в историческом разрезе не оформлен –
это мир-стремление, мир-поиск, мир-импровизация. Это не столько мир-форма,
сколько мир-возможность, лишь примеряющий на себя ту или иную форму.
Так что же это за идея такая? Россия – это особый мир, явно и неявно иной, не относящийся ни к Западу, ни к Востоку, ни к Югу, ни к Северу, хотя в себя все эти крайности вбирающий, но образующий при этом какую-то иную крайность – российскую. Если мир человеческий в чем-то не от мира сего, то российский мир более всего не от мира сего, чем и обусловлена поражающая воображение иная крайность России.
Российский мир никак фундаментально и в историческом разрезе не оформлен – это мир-стремление, мир-поиск, мир-импровизация. Это не столько мир-форма, сколько мир-возможность, лишь примеряющий на себя ту или иную форму. Причем по велению витиеватой истории чаще всего чужеродную. Мир, даже какое-то время в обретенной новой форме бытующий, но непременно рано или поздно ее сбрасывающий, не находящий с ней потребной ему перспективной гармонии.
Россия – империя, и ничем другим она быть не может. Либо Россия империя, либо никакой России вообще нет. И эта империя тоже особого рода, не такая, как на Западе и на Востоке: и по самому духу, и по внутренней своей организации, и по характеру, и по смысловой и ролевой заданности, и по решаемым историческим задачам. Такой имперский мир не просто иной – он альтернативный, причем не какому-то конкретному из земных миров, а, пожалуй, всему земному миру в целом.
Концепция России в ином, в существующем, но неопределимом, в возможном, но не существующем. Россия есть, но ее как бы и нет, она вся в будущем, и история для нее лишь какая-то длительная, чуть ли не бесконечная предыстория, ей ненужная, хотя почему-то и необходимая. Размышляя над концепцией России, важно все это иметь в виду, ибо именно в этом – неопределенном и необъяснимом, – а не в чем-то конкретном уловимом и понимаемом концептуальный зачин-генератор России, ее истории и ее будущего.
Бытие России во всех ее исторических формах – это реализация такого зачина-генератора и вместе с тем борьба с ним. Воспроизводство трансцендентной неопределенности с неустанным ее гашением и попытками окончательного преодоления. Вот почему в России все какое-то не такое, скорее, симуляционное, чем естественное, какое-то непременно искаженное, либо же попросту – иное.
Отсюда в России и власть особенная – безраздельно, беспокойно, инициативно и даже творчески доминирующая. Россия – страна власти и прежде всего власти. Не социума, не гражданства, не государства, не цивилизации, а именно власти, которая в России превыше всего, значимее всего и, пожалуй, эффективнее всего.
Доминирование власти в России имеет не то что извне поставленные
ограничения, которых в общем-то не существует, а некую внутреннюю
особенность, эту власть так или иначе сдерживающую и направляющую,
ибо власть в России при всем ее произволе – власть, так или иначе
хозяйствующая.
Тут дело даже не в самой по себе властной структуре общества, не в аппарате власти, а в какой-то особой властной субстанции, разлитой по всему пространству России, ее скрепляющей, формообразующей, обустраивающей и ведущей. Где, в какой еще стране столько радикальнейших реформ и переворотов, осуществленных не кем-нибудь, а именно властью, как и соответствующих этим деяниям контрреформ и контрпереворотов, тоже осуществленных властью, причем, что самое поразительное, одной и той же подчас по характеру и составу властью?
Власть в России – не просто вершитель истории, а, пожалуй, ее основной вершитель.
Доминирование власти вовсе не означает, что в России нет государства, нет граждан, нет социума. Все это есть, но в некоей подвластной реализации. При этом абсолютного господства власти, вопреки расхожим мифам, нет. Доминирование власти в России имеет не то что извне поставленные ограничения, которых в общем-то не существует, а некую внутреннюю особенность, эту власть так или иначе сдерживающую и направляющую, ибо власть в России при всем ее произволе – власть, так или иначе хозяйствующая.
Владеющий словом – владеет всем. Теряющий власть над словом,
а, соответственно, и власть самого слова – теряет все.
Это очень важное заключение, необходимое для понимания России и доминирующей в ней власти. Власть в России сильна, свободна, но она при этом и хозяйственно ответственна, разумеется, если под хозяйством понимать не отдельную сферу человеческого бытия, а само жизнеотправление человека-общества, его организацию и течение.
Исторически случилось так, что на евразийском просторе не могло не возникнуть великое имперское образование в виде России. Но могло оно возникнуть и существовать только при условии практически постоянной всеобщей мобилизации и полной взаимной ответственности, что как раз и требовало присутствия и действия особого рода доминирующей и первенствующей власти.
Таков управленческо-хозяйственный расклад в России: доминирующая власть с сильным властным центром, властная управленческая иерархия сверху донизу, подвластная полицентровая региональная сеть с определенными свыше надвластными полномочиями, государственное обустройство властной системы, различные подвластные самоуправляющиеся подсистемы, ячейки, индивиды.
Это отнюдь не азиатская управленческо-хозяйственная матрица. Российская система предполагает – как это ни странно, быть может, для кого-то звучит – весьма значительную свободу всех составляющих ее элементов и частей, ту самую свободу, которая как раз необходима для реализации российского способа властной и подвластной организации общества: властное хозяйственное доминирование возможно лишь при наличии подвластной свободы социохозяйственных локальностей. Это вовсе не тоталитарная матрица.
Нынешняя пореформенная Россия в очередной раз очутилась в точке исторически необходимой и упорно вызревающей фуркации, однако уже не переворотной – во всяком случае, не буйно-переворотной, как это было в начале 1990-х, а проектно-превращенческой. В метафизическом ядре России сегодня идет непрестанная борьба между искажающими и удерживающими ее силами. Образ действительной России, или себе соответствующей России, хотя и отошел под давлением анти-России в пространство нави, но совсем не исчез, оказывая влияние и на ее физическое бытие.
Россия сильно искажена как реальность, она сбита с толку и как идея. Но Россия все-таки есть – более всего как замысел и менее всего как реализующаяся вокруг явленность. И обретение Россией жизненной нормы не произойдет без восстановления ее идейного статуса и без возвращения к ее концептуальным истокам.
Было бы, наверное, правильно рассматривать Россию как единый для всех россиян дом, в котором каждому человеку и социальному элементу есть место, предполагающее ответственное служение общим интересам и делам в рамках осознанного и эффективно воспроизводимого общенационального солидаризма.
Солидаризм близок понятию соборности, но это не то же самое, что соборность. Солидаризм не предполагает собственно собора, сбора, собирания, а восходит просто к взаимопризнанию членов национального сообщества, соблюдению ими правил общежития, взаимопомощи. И все это посредством не только общепризнаваемой национальной идеологии, но и действенной властной, в меру и иерархической, и самостоятельной, и элитарной, и гражданской, и народной, и подотчетной всему социуму организации, охватывающей все национальное солидарное сообщество. Главное в солидаризме – отсутствие (или, во всяком случае, минимизация) как любого рода произвола, с одной стороны, так и беспрекословного монолитизма, за исключением чрезвычайной ситуации, – с другой. Солидаризм – это свобода и воля в сочетании с ответственностью и самоограничением.
Первенствующую роль в возникновении и бытии нации играет слово – целеустремленное, волевое и действенное слово, непременно концептуальное, несущее замысел, обозначающее цель, обрисовывающее конструкцию, а в итоге определяющее бытие. Всякая реформа – это прежде всего целеположенное слово, а затем уже и действие, как предположенное этим словом, так и возникающее уже вне этого слова и даже ему вопреки – как вольная стихия или как перехваченная целеустремленная инициатива. И любая революция тоже поначалу слово – слово-диверсант, слово-взрыватель, слово-прорыв. Но и каждое преобразовательное действо власти всегда начинается с соответствующего слова – слова-призыва, слова-проекта, слова-деяния.
Владеющий словом – владеет всем. Владеющий национальным словом – владеет нацией, ее созиданием и развитием. Теряющий власть над словом, а, соответственно, и власть самого слова – теряет все. Творить национальное слово – значит творить нацию. Сегодня нужно новое отечественное слово как замысел новой российской нации. Ведь нация – это идеальность, общая идеальность, и в основе нации всегда лежит национальная идея, развернутая в национальную концепцию и оформленная в национальную парадигму.
Нация предполагает сохранение и наличие внутри себя социального, культурного, этнического и любого другого народонаселенческого разнообразия. Между нацией и ее частями устанавливается и постоянно возобновляется своеобразный системный паритет. Вовсе не замыкаясь в себе, нации противопоставляют западному глобализму международный интегратизм и планетарный солидаризм, что дает им возможность тесно взаимодействовать, даже быть взаимозависимыми, но при этом сохраняться и свободно себя реализовывать. Поэтому нации – противники окончательного пришествия на планету пирамидально построенного и управляемого из единого центра общемирового однообразия, но сторонники общечеловеческой «цветущей сложности», складывающейся, воспроизводящейся и развивающейся в свободном взаимодействии взаимообусловленных планетарных «элементов» – наций, что не исключает их группирования вокруг локальных имперских центров.
Главное в настоящий момент – это овладение Россией, ее организацией, создание возможности для эффективного управления страной в единении с необходимыми для любого здорового или оздоровляющегося социального организма самоорганизацией и самоуправлением. Решение этой грандиозной задачи сводится к перестроению системы управления страной. Субъектом такого перестроения должно стать организованное сообщество ответственных соотечественников – класс, партия, корпус, орден. Сообщество, способное предложить и реализовать амбициозный национальный проект, не расстраивая и не терзая страну, ее население, не ввергая их в безнадежный кризис и не бросая в очередную катастрофу, а лишь ведя Россию в спасительном для нее направлении.
Переживаемый кризис – безусловный момент истины для всего предпринятого в СССР-России революционно-реформистского действа. И обнаруживаемая истина очевидна: пореформенный уклад не только не служит российскому обществу, национальным интересам и будущему, но он, кажется, уже не служит эффективно даже самому себе. Нельзя сказать, что никто в стране, в том числе из высших властей предержащих, этого не понимает, как нельзя сказать, что не предпринимается никаких попыток исправить положение. Понимают и даже кое-что делают, но не с полным осознанием необходимости фундаментальных перемен, не слишком решительно, поверхностно, скорее даже косметически. Похоже, что просто идет некая корректировка, если не доработка, созданного в реформистском экстазе строя. Доработка, нацеленная на придание уродливому детищу более или менее сносного лица и кое-какой способности решать насущные человеческие проблемы. Но момент истины на то и момент истины, чтобы ясно и убедительно показать всю ненужность и тщетность подобных усилий: порок тут ведь не функциональный, а конструкционный и не по ошибке чьей-то вовсе возникший, а сознательно и вполне коварно заложенный.
Необходимо не совершение какого-то громоподобного переворота, не громогласное провозглашение очередного реформизма, а спокойное, позитивное и конструктивное слово – как раз от высших властей предержащих. То самое слово, в котором найдет объективное отражение текущая историческая реальность, будет проанализирована сложившаяся в стране кризисная – несуразная и тупиковая – ситуация, прозвучат самокритичное признание властью собственной вины и покаяние за все ею содеянное, прозвучит призыв к всеобщему принятию перемен и национально-гражданскому согласию.
Поскольку сегодня не может быть речи о новой дерзостной революции сверху и из центра, как и о новом разудалом реформизме, постольку на передний план должен выйти иной способ реализации масштабного социохозяйственного преобразования. Его можно назвать эволюционно-хозяйственным, так как подобное преобразовательное деяние есть не более чем органичный момент текущего хозяйствования наличествующего в России субъекта – властно-государственного национального центра. Способ хозяйствования этого центра должен основываться на программе национального преобразования, а значит, сам центр обязан перестать оставаться встроенным в пореформенный уклад. Ему надлежит определить стратегические цели и разработать программы преобразования, аккумулировать достаточные для перехода к новому укладу ресурсы, установить надежный контроль над реперными точками и жизненно важными подсистемами социума и хозяйства, ввести в социохозяйственную среду различные инициативы – от информационных до финансовых.
Существующий пореформенный уклад объективно противится потребному центру глубокому и масштабному преобразованию. Поэтому грамотным для центра решением была бы не фронтальная атака на этот уклад, как это бывает при скорой на расправы революции или же в ходе безапелляционных радикальных реформ. Требуется кропотливая неуклонная работа по созданию и стимулированию новых конструкций и миров непосредственно среди устаревших и дискредитировавших себя социохозяйственных образований и пространств. Необходимо целостное созидательное ядро, способное переделывать окружающую среду и, наращивая и расширяя свое влияние, оказывать полное преобразующее или же вытесняющее влияние на пока еще доминирующее, но уже отвергаемое.