Альманах №4, сентябрь 2012

Византийский геном украинской элиты
Дмитрий Выдрин

Источник: альманах «Развитие и экономика», №4, сентябрь 2012, стр. 152

Биологи утверждают, что клопы – самые человеколюбивые существа. Говоря по-научному, они исповедуют концепцию антропоцентризма. Правда, эта концепция ими поддерживается только до тех пор, пока человек жив. Украинская элита – по аналогии – самая евроцентричная в мире. И пока Европа «шевелится», она будет объектом абсолютного стремления, безудержного преклонения, центром мира и вселенной.

Стоит сразу оговориться, что украинская элита, как и все другие, немонолитна. Она формировалась в разных регионах и субрегионах страны, при разных обстоятельствах, на разных – по качеству и количеству – финансовых потоках, на различных культурных пластах и ментальном андеграунде.

Чтобы не входить в детали, я обычно выделяю три типа украинских элит – банковско-финансовую, производственную и посредническую.

Так вот, самая «евроцентричная», пожалуй, последняя. Связано это, возможно, не только с безумной любовью этой элиты к наследию классической греческой философии или классической немецкой, к итальянскому кинематографу 60-х и французской литературе 70-х. Но и с тем, что в основе этой интенции лежат, наверное, европейские офшорные счета, где обычно оседает посреднический профит.

В.М. Живов: «Исследование того, как Россия связана с Византией, должно быть тонким и нюансированным»

Интервью доктора филологических наук, заместителя директора Института русского языка имени В.В. Виноградова РАН, профессора Калифорнийского университета в Беркли Виктора Марковича Живова заместителю главного редактора альманаха «Развитие и экономика» Вадиму Прозорову

Источник: альманах «Развитие и экономика», №4, сентябрь 2012, стр. 166

– Виктор Маркович, часто так называемое наследие и образы Византии используются в России для того, чтобы как-то объяснить российскую действительность, или они оказываются спрессованными с нашей историей самым причудливым образом, чтобы сконструировать некий важный для России долгоиграющий концепт. Остается ли плодотворным (если он был когда-либо таковым) этот подход? Можно ли что-то объяснить или понять в России, пользуясь подобным инструментарием?

– Я думаю, честно говоря, и мы с Вами будем к этому возвращаться, что Византия – это ушедшая цивилизация. Нельзя сказать, что она ничего не оставила России – оставила довольно много. Однако то, что Россия взяла у Византии, было не раз и существенно переосмыслено. Никакой такой «византийщины», которую Россия прямо взяла и унаследовала от ушедшей Византии, на мой взгляд, нет. Распространение представления о том, что Русь – прямая наследница Византии, связано с тем, что большое число мыслителей и ученых, которые писали на эти темы, очень плохо представляли себе Византию. По-моему, вся эта история начинается с Чаадаева. Он пишет о русском византинизме, противопоставляя его нормальному, западному, католическому развитию. А что Чаадаев знал о Византии? Он читал «Историю упадка и разрушения Римской империи» Гиббона. Это просвещенческая книга, автор которой выражает весь свой ужас перед клерикализмом и авторитаризмом, приписываемыми неведомой ему стране под названием Византия. Чаадаев именно это все и повторяет, видя в России развитие тех же самых начал. Не думаю, что Россия развивала те же самые начала. Конечно, российское самодержавие было авторитарным режимом – так же как и имперская власть в Византии, так же как и королевская власть во Франции или в Испании. Исследование того, как Россия связана с Византией, должно быть тонким и нюансированным. Нельзя представлять себе этот процесс так, как если бы Византию нарезали кусками и кое-что перенесли на Русь.

Колючий клад: византийское наследие в его обоюдоострой актуальности
Сергей Хоружий

Источник: альманах «Развитие и экономика», №4, сентябрь 2012, стр. 180

Этот краткий текст – не более чем отрывочные заметки, без всякого притязания на «охват» неохватной темы. Вдобавок автор – не византолог, и права его высказываться на византийские темы вообще сомнительны. Однако уже и те отдельные стороны феномена Византии, с которыми сталкивали меня мои занятия в философии и антропологии, рождали любопытное специфическое впечатление, которое я попытаюсь передать. Впечатление, что этот феномен сегодня крайне актуален для нас, но в то же время – амбивалентен, так что его актуальность неоднозначна, она одновременно питает разные, едва ли не противоположные тенденции современной отечественной реальности.

Начну с предмета, наиболее мне знакомого в византийском мире. В моих исследованиях формаций личности, религиозных и антропологических практик я весьма систематически занимался изучением византийской мистико-аскетической традиции – исихазма. Как ныне признано и в научном, и в церковном сознании, исихазм – критически важное слагаемое феномена Византии, ядро и стержень византийской духовности, глубинная основа духовного и нравственного склада византийского человека. Крайне существенно, что эта роль, или миссия исихазма не ограничилась собственно Византией, она перешагнула ее границы как в пространстве, так и во времени. Она была воспринята во всех частях Византийского Сообщества, ибо полноценные ветви исихастской традиции образовались повсюду в ареале восточного христианства, в том числе и в России. Специалисты иногда даже говорят, что исихазм обрел вторую родину на Руси. В историческом же измерении исихазм пережил крушение Византии. В православных странах, которые на века оказались лишенными независимости и государственности, исихазм стал одной из главных опор народного сознания, незаменимою частью тех внутренних ресурсов, защитных сил, которые помогали сохранить духовную и культурную идентичность. В дальнейшем – и по сей день – исихазм пребывал и пребывает живой традицией, что играет большую роль и в фонде исторической памяти православного сознания, и в кругу начал, формирующих и движущих это сознание.