Секция III
К новой парадигме политического правления.
Демократия, автократия или «неократия»?
Ю.А. Красин
Источник: альманах «Развитие и экономика», №1, сентябрь 2011, стр. 121
Юрий Андреевич Красин – доктор философских наук, профессор, почетный доктор Института социологии РАН.
Экономика и политика – их взаимосвязь и взаимовлияние более органичны, чем во взаимодействии любых других сфер общественной жизни. Потребности и тенденции экономического развития выступают мощным фактором, определяющим содержание политических программ и действий. В свою очередь, эти потребности и тенденции не могут реализоваться, не обретая политическую форму. При этом на крутых поворотах истории, на рубежах смены экономических систем происходит инверсия в развитии социума: политика приобретает первенство над экономикой, становится решающим рычагом осуществления экономических преобразований. Исход этих преобразований, их объем, темпы, варианты, альтернативные возможности в решающей мере зависят от политической борьбы и тех форм политического правления, которые устанавливаются в результате всех этих коллизий. Именно в силу этих обстоятельств одним из ведущих направлений экономической науки является политическая экономия.
Естественно, проблема взаимовлияния экономики и форм политического правления, в первую очередь демократических, всегда привлекала исследователей. По этой проблеме написано немало книг, высказано много различных точек зрения. Но сегодня проблема усложняется в связи с тем, что сами формы политического правления, в том числе демократия, развиваются и видоизменяются вместе с развитием общества. Ныне ведущие политологи в своем большинстве согласны, что в современном быстро трансформирующемся и глобализирующемся мире демократия претерпевает существенные модификации. Изменения настолько глубоки, что порой возникают сомнения в способности демократии выжить. Не нарождается ли в стремительно развивающемся социуме какой-то иной тип политического правления, своего рода «неократия», который отличается от классических представлений о демократии и автократии? Вопрос нуждается в осмыслении. Перед политической наукой встает задача адекватного современным условиям анализа теории и практики демократии.
? ? ?
Человеческий социум сталкивается сегодня с беспрецедентными вызовами, в основе которых лежат взаимосвязанные процессы технологического переворота и глобализация. Первый процесс приводит к внедрению инновационных технологий и распространению электронных средств коммуникации. В распоряжении политических элит появляются эффективные инструменты манипулирования людьми, что ставит под вопрос возможность самостоятельного участия граждан в политическом процессе, свободного выбора ими своих решений и линии поведения. Под влиянием происходящих перемен разрушаются устои общественной солидарности, общество фрагментируется, падает его способность влиять на политику, в которой усиливаются корпоративные и авторитарные тенденции.
Глобализация, в свою очередь, стимулирует информационные, культурные, финансовые, миграционные, криминогенные потоки планетарного масштаба, которые ускользают из-под контроля национальных государств – исторических анклавов демократии. Не лучшим образом обстоят дела и на мировой арене. Сохраняется угроза международных конфронтаций. Раскол мира на «золотой миллиард» и «зону бедности», симптомы конфликта цивилизаций, международный терроризм, начало нового витка гонки вооружений, ползучее распространение ядерного оружия, углубляющийся кризис ООН как инструмента мира и сотрудничества, рецидивы силовой гегемонистской политики – таковы нелицеприятные реалии, свидетельствующие об ослаблении нитей управляемости миром, о возрастании рисков крупномасштабных конфликтов.
Глобальное измерение приобрело возросшее значение с точки зрения перспектив демократии. Вторая половина прошлого века породила большие надежды на демократизацию международных отношений. Появились ростки нового политического мышления. Умами многих политиков овладела идея демократического мирового порядка, основанного на приоритете общечеловеческих интересов и ценностей. Были сделаны реальные шаги от силовой политики к политике доверия и кооперации. Казалось, лед тронулся. Однако вскоре обнаружилось, что национально-государственные и корпоративные интересы не укладываются в общечеловеческие рамки, да и само определение таковых остается предметом острого противоборства. Партикуляризм, а часто – и откровенный эгоизм этих интересов имеет глубокие социокультурные корни и обладает громадной силой исторической инерции. Чтобы преодолеть ее, нужны глубокие сдвиги в общественном сознании, для чего необходима длительная кропотливая работа многих поколений. Пока же приходится констатировать, что ситуация не благоприятствует продвижению к демократическому мироустройству. В мировой политике по-прежнему доминируют не демократические, а силовые и авторитарные походы. Такое положение вещей не только отодвигает перспективу утверждения демократии в международных отношениях на долгие времена, но и оказывает негативное влияние на внутреннюю жизнь национальных государств, создавая благоприятную почву для развития милитаризма, ксенофобии и авторитаризма.
? ? ?
Авраам Линкольн:
«Власть народа, от народа и для народа».
(Этот смысл демократии хорошо передает русское слово «народовластие».)
В политической науке под демократией понимается форма правления, суть которой лаконично определена А. Линкольном в геттисбергской речи 1863 г.: власть народа, от народа и для народа1. Этот смысл демократии хорошо передает русское слово «народовластие».
Коренной вопрос демократии: как совместить свободу индивида, необходимую для раскрытия заложенных в нем способностей, с устройством социума, обеспечивающим эту свободу для всех и приводящим в движение великую силу общественной солидарности. Этот вопрос ставился еще Ж.-Ж. Руссо. Основную задачу Общественного договора он видел именно в том, чтобы «найти такую форму ассоциации, которая защищает и ограждает всею общею силою личность и имущество каждого из членов ассоциации, и благодаря которой каждый, соединяясь со всеми, подчиняется, однако, только самому себе и остается столь же свободным, как и прежде»2.
Это – вопрос о соотношении публичного и частного в жизни общества. Его с полным правом можно определить как основной вопрос философии политики, вокруг которого вращаются как вся политическая практика, так и вся политическая наука. Преимущество демократии по сравнению с другими моделями политического правления состоит в том, что она открывает обнадеживающую перспективу поиска решений «теоремы Руссо». Но варианты ответов и доказательств, предлагавшиеся до сих пор в рамках как либеральной, так и социалистической традиции, выглядят пока недостаточно убедительными. Более того, есть основания считать, что исчерпывающего ответа просто не существует.
Не нарождается ли в стремительно развивающемся социуме
какой-то иной тип политического правления, своего рода
«неократия», который отличается от классических
представлений о демократии и автократии?
Не только потому, что полная гармония между свободой индивида и демократической организацией социума (народовластием), по-видимому, в принципе недостижима. Гораздо важнее, что оптимальные пути приближения к идеалу на каждом конкретном этапе истории разные. Всякий раз проблема частного и публичного, свободы индивида и правил общественного устройства возникает как бы заново, и ее нельзя решить по единожды выработанному трафарету. https://relaxinfo.ch Как справедливо подчеркивал русский мыслитель правовед П.И. Новгородцев, демократия «не путь, а только распутье», она сама «создает проблемы» и «сама оказывается задачей»; поэтому «осуществление демократической идеи всегда остается очень приблизительным и неточным»3.
Какими могут быть способы доказательства «теоремы Руссо» для нашего времени, пока сказать трудно. В теоретических представлениях о современной демократии сегодня доминируют сомнения и неопределенность4.
Понятно, что ни в одном сколько-нибудь сложном обществе управление общими делами не может быть уделом всех; оно требует высокого уровня квалификации и профессионализма. Вместе с тем все граждане объективно заинтересованы в том, чтобы участвовать в управлении, и они вправе добиваться этого. управлении, и они вправе добиваться этого. Для решения этого имманентного политической жизни противоречия демократическая практика выработала институт представительства. Все граждане не могут профессионально заниматься политическим управлением. Но они могут выбирать своих представителей в органы власти, передавая им полномочия по управлению общими делами. В этом и состоит смысл представительной демократии, которая до сих пор лежит в основе всех демократических систем. Демократия принимает в них форму конкуренции профессиональных политических элит в борьбе за власть, а народ выступает в роли арбитра, который выносит свой вердикт на периодически проводимых выборах.
1 Lincoln A. 1989. Speeches and Writings, 1859 – 1865. N.Y., p. 536.
2 Руссо, Ж.Ж. 1998. Об общественном договоре. Трактаты. М., стр. 207.
3 Новгородцев П.И. Соч., М., 1995, С. 389, 400, 402.
4 Cм. Красин Ю.А. Метаморфозы российской реформации. Политологические сюжеты. М.,Институт социологии РАН, 2009,. Раздел 3, С. 140-190.
Павел Новгородцев:
«Демократия не путь, а только распутье, она сама
создает проблемы и сама оказывается задачей».
Несмотря на многие недостатки, модель представительной демократии долгое время эффективно работала, обеспечивая выявление народной воли в политике. Однако сегодня – все больше признаков глубокого кризиса института представительства. Правящие элиты, получившие в свои руки мощные средства манипуляции мнением избирателей, выходят из-под контроля общества, но при этом сами оказываются в плотной сети зависимостей от неподконтрольных им сил глобализации.
Для того чтобы сохранить демократию как систему народовластия, необходимо выйти за рамки либеральной представительной модели, равно как и более демократичной модели участия. Демократия как форма политического правления должна покоиться на более широком основании демократии как «образа жизни» граждан. Такое понимание демократии было предложено в прошлом веке американским философом Джоном Дьюи, видевшем в ней «социальную идею», которая гораздо шире системы политического правления. «Ясное осознание совместной (communal) жизни во всех ее проявлениях составляет идею демократии», – подчеркивал он5. И еще более четко: «Демократия есть нечто большее, чем форма правления; в первую очередь это способ ассоциативной жизни, коммуникативно закрепленный совместный (conjoint) опыт»6.
Превращаясь в «образ жизни», демократия проникает во все поры социума и становится «питательной средой» и основой всеобщей гражданственности, которая, в свою очередь, влияет на политическое сознание и поведение людей, на институты власти и ее персональных носителей. Политики, выполняющие властные функции по профессии или по призванию, находясь постоянно в этой «среде обитания», воспринимают через нее каждодневно, а не только на выборах, запросы, стремления, оценки и волю граждан (народа).
Ключевым звеном механизма демократии и формирования общего интереса и общей воли становится публичная сфера – постоянно действующий форум общенациональных дискуссий и обсуждений, арена совместной деятельности граждан, направленной на достижение общих целей. В публичной сфере артикулируется многообразие частных интересов и мнений, из сопоставления, согласования и сопряжения которых вырастают общие интересы и цели, определяющие содержание публичной политики.
Для того чтобы сохранить демократию как систему народовластия,
необходимо выйти за рамки либеральной представительной модели,
равно как и более демократичной модели участия. Демократия как
форма политического правления должна покоиться на более широком основании
демократии как «образа жизни» граждан.
Эту разветвленную и вместе с тем целостную систему коммуникативных связей можно трактовать как зарождение по преимуществу сетевой системы политических взаимодействий. Не служит ли это симптомом исчерпания традиционной демократии, ее качественной модификации, смены самой парадигмы политического правления? В каком-то смысле возрождается возможность прямой демократии, прямого влияния постоянно размышляющего общества на процессы принятия и исполнения политических решений; происходит становление более высокой формы народовластия, при которой политическое правление погружено в широкий контекст публичной рефлексии.
Мировая практика однозначно свидетельствует о том, что единого стандарта демократии нет и не может быть в принципе. В разных культурах соотношение элементов связки «индивид-социум» оценивается по-разному: в либеральной западной традиции акцент делается на свободе личности, тогда как в большинстве восточных стран приоритет отдается социуму.
Диапазон критериев демократического образа жизни слишком широк и зависит от конкретно-исторической среды. Американский политолог Б. Барбер в этой связи пишет: «Целью тех, кто стремится к демократическому миру, должна быть не ‘демократия’ в единственном числе по американской или какой-либо другой модели, а множество ‘демократий’». Он подчеркивает, что на том же Западе существуют различные демократические практики. Если в США во главу угла ставятся индивиды и их права, то в Швейцарии «свобода коммуны всегда была превыше прав частной собственности», и «швейцарские коммунитарные политические институты… разительно отличаются от радикально индивидуалистических американских»7.
В конце концов, решающим критерием демократии является не устройство политических институтов, а то, в состоянии ли они найти и применить адекватные национальным традициям и культуре способы аккумуляции и выражения многообразия интересов и устремлений общества. А по институциональной структуре, методам деятельности, системным связям «демократии», вырастающие в разных социокультурных средах, обязательно будут различаться.
5 Dewey J. 1991. The Public and its Problems. Athens, p. 149.
6 Dewey J. 1966. Democracy and Education: An Introduction to the Philosophy of Education. N.Y., p. 87.
7 Barber B. 2003. Fear’s Empire. War, Terrorism, and Democracy. N.Y.. p. 176-177.
? ? ?
Джон Дьюи:
«Ясное осознание совместной (communal) жизни
во всех ее проявлениях составляет идею демократии».
Возможен ли в России демократический проект общественного устройства, который воплотился бы в жизнь, а не был бы наивной мечтой или циничным идеологическим прикрытием корыстных партийно-политических устремлений? После двадцати с лишним лет перипетий российской реформации, чередований этапов романтических надежд и горьких разочарований такой вопрос закономерен, и ответ на него подсказывается многовековой историей борьбы против тирании и деспотизма за свободу и демократию. Демократический проект для современной России возможен только как органический сплав идеалов демократии с далекими от этих идеалов реалиями российской истории и нынешней общественной практики.
В моменты крутых исторических поворотов – а Россия уже на протяжении четверти века, несомненно, переживает такой поворот, – политикам, оказавшимся на гребне волны, нередко кажется, что все возможно. Надо только разработать идеальный проект преобразований и проявить волю к его реализации. Возникает видимость того, что на руинах старорежимных институтов и ритуалов решительными действиями участников процесса формируются совсем иные институты и ритуалы. Однако вскоре дает о себе знать громадная сила исторической инерции. Казалось бы, канувшие в лету стереотипы политической культуры, соответствующие им институциональные структуры и социальные практики вновь прорастают сквозь оболочку демократических нововведений. Все это побуждает задуматься о таком демократическом проекте для России, который строился бы на основе анализа глубинных социокультурных процессов развития российского общества.
Российская демократия все еще находится в начальной стадии формирования. Однако наша страна втянута в процессы глобализации, и специфические проблемы становления отечественной демократии не могут быть решены в логике старых представлений. Их надлежит осмысливать в складывающейся системе координат современного понимания демократии. При этом новые идеи и опыт должны восприниматься через призму социокультурных особенностей России, четко выраженной антиномичности ее общественно-политической жизни.
Оказавшись у власти в начале 1990-х годов, радикал-либералы попытались воспроизвести на российской почве западную версию этой модели. Эксперимент не удался, дискредитировав и либерализм, и саму идею демократии. Едва возникнув, демократии институты оказались заложниками государственно-бюрократических, олигархических, криминальных структур. За демократическим фасадом скрывались клановые интересы правящей элиты, радеющей не столько о благе общества, сколько о собственном благополучии и наживе. Еще не вставшая на ноги молодая российская демократия стала задыхаться под прессом государственно-бюрократического и финансово-олигархического корпоративизма.
Авторитарный «откат» 1990-х годов поставил Россию на грань распада. Альтернативой дезинтеграции мог стать и стал курс на административное укрепление государственности и централизованных рычагов управления. Учитывая глубоко укоренившиеся в российском обществе автократические традиции, едва ли приходится удивляться тому, что этот курс привел к усилению авторитарных тенденций. В результате в России сложился властный режим, по сути дела представляющий собой разновидность «мягкого авторитаризма». Описывая данный феномен, политологи обычно отмечают, что для него характерна концентрация властных полномочий в руках узкого круга правящей элиты в сочетании с относительной свободой деятельности для граждан, которые не ставят под сомнение монополию власти на принятие политических решений8.
Режим «мягкого авторитаризма» – это не «конец демократии», как оценивают ситуацию в России американские политологи М. Макфол и К. Стоунер-Вайсс, в интерпретации которых «путинский режим» – это «политический термидор» после реформ 1990-х годов, изображаемых чуть ли не образцом демократизма9.
Между тем феномен «мягкого авторитаризма» в России стал логическим следствием разрушительных процессов 1990-х годов и своего рода императивным ответом на происшедший тогда подрыв государственности и потерю управляемости страной. Меры по укреплению вертикали власти, даже будучи формальным нарушением норм демократии, по существу, ограничили всевластие местных кланов, остановили «феодальное» дробление государства, сохранили его целостность и суверенитет. Однако, не опираясь на широкое демократическое основание, вертикаль власти не может служить надежной базой стабильности и неминуемо порождает авторитарно-бюрократические тенденции.
8 Darendorf R. 1995. Can We Combine Economic Opportunity with Civil Society and Political Liberty? – The Responsive Community, vol. 5, № 3; Bell D. 1997. A Communitarian Critique of Authoritarianism: The Case of Singapore. – Political Theory, vol. 25, № 1.
9 McFaul M. And Stoner-Weiss K., The Myth of the Authoritarian Model. How Putin’s Crackdown Holds Russia Back, “Foreign Affairs”, January-February 2008
Нестандартная политическая реальность нынешней России – пусть и значимый, но, все же эпизод далеко не завершившейся трансформации общества. Чередование демократических «прорывов» и авторитарных «откатов» неизбежно в эпохальном процессе реформации, освобождающей страну от многовекового автократического наследия.
Модель «мягкого авторитаризма» очерчивает тот коридор возможностей, по которому движется и, скорее всего, еще долго будет двигаться российское общество. Эта модель отвечает отечественным традициям и историческому опыту, Общество, уставшее от анархии и беспорядка, готово принять эту форму правления. Она способствует консолидации политической элиты и создает условия для возрождения государственности, столь необходимой для выживания и развития России. Попытки выйти за пределы коридора реальных возможностей и волевым усилием утвердить в России модель демократии, имитирующую западные образцы, могут обернуться еще большими потерями для демократического развития общества, чем «откат» ельцинского периода. Как справедливо отмечает сотрудник Фонда Карнеги А. Ливен, за дверьми кабинета Путина своей очереди ожидает отнюдь не Т. Джефферсон, а человек, представляющий движение «столь же авторитарное, но в то же время – более националистическое, более антизападное, более популистское и менее приверженное рыночным реформам»10.
Модель «мягкого авторитаризма» очерчивает тот коридор
возможностей, по которому движется и, скорее всего, еще
долго будет двигаться российское общество. Эта модель
отвечает отечественным традициям и историческому опыту.
Нынешний политический режим в России подвижен и внутренне противоречив. Он способен эволюционировать как в направлении постепенной демократизации, так и в направлении «жесткого авторитаризма». Вероятность последнего сценария представляется не очень высокой: уж слишком он расходится с потребностями российского общества и стремлениями людей, уже ощутивших вкус свободы и самостоятельности. «Откатные» тенденции в политическом развитии наталкиваются сегодня на целый ряд серьезных препятствий.
Во-первых, в современном глобализирующемся мире никакая власть не в состоянии осуществлять тотальный контроль над информационными и культурными потоками, что лишает автократию ее главного козыря – «монополии на истину». Во-вторых, процесс перехода к инновационному типу развития, в который втягивается и Россия, порождает потребность в работнике с широким кругозором, тяготеющем к демократическим порядкам и либеральным ценностям. В-третьих, несмотря на общую слабость российского гражданского общества, в нем сохранились очаги устойчивого влияния, которые могут стать базой для мобилизации демократических сил, их активного участия в политической жизни. В-четвертых, со времен перестройки в России, вопреки всем авторитарным препонам, существует публичная сфера, а значит – и условия для того, чтобы общество размышляло о своем политическом развитии. И, наконец, в-пятых, авторитарный дрейф России встречает противодействие со стороны демократической общественности на международном уровне.
Конечно, не следует закрывать глаза и на противоположные факторы. После радикальных экспериментов 1990-х годов, обесточивших российскую государственность, значительная часть наших сограждан склонна рассматривать ужесточение властной вертикали как необходимую компенсацию за разгул анархии и вседозволенности. По данным аналитического центра Ю. Левады, 70% россиян, будучи поставлены перед альтернативой – порядок или демократия, отдают предпочтение порядку, и только чуть больше четверти – демократии11.
Поэтому выбор направления движения от «мягкого авторитаризма» далеко не предопределен и будет осуществляться в остром противоборстве разнонаправленных тенденций и стоящих за ними общественных сил. И все же при взвешивании аргументов pro и contra можно заключить, что шансы на постепенный переход от «мягкого авторитаризма» к более демократичному режиму достаточно высоки. Многое при этом зависит от способности правящей элиты осознать масштабы происходящей трансформации и необходимость вовлечения в нее всего общества.
В России сложилась своего рода «реформационная ситуация», когда объективно
назрела и перезрела модернизация всей общественной системы. Альтернатива –
процессы общественной деградации, уже захватывающие целые регионы страны
и сферы социума, о чем свидетельствуют масштабы коррупции и преступности,
наркомании и алкоголизма, падения трудовой этики, роста жестокости и отчуждения,
депопуляции обширных территорий. Власть бессильна остановить и даже сдержать
эти губительные процессы.
Намерения и действия верховной власти определяются не только логикой групповых интересов наиболее мощных слоев правящей элиты, но и давлением объективных обстоятельств, нередко вынуждающим власть вступать в противоречие с этой логикой. Так, экономический кризис и его последствия поставили высшие властные круги в такое положение, при котором они оказались не способны управлять по-старому. Сейчас в России сложилась своего рода «реформационная ситуация», когда объективно назрела и перезрела модернизация всей общественной системы. Альтернатива – процессы общественной деградации, уже захватывающие целые регионы страны и сферы социума, о чем свидетельствуют масштабы коррупции и преступности, наркомании и алкоголизма, падения трудовой этики, роста жестокости и отчуждения, депопуляции обширных территорий. Власть бессильна остановить и даже сдержать эти губительные процессы.
10 Lieven A. 2005. The Essential Vladimir Putin: a semiauthoritarian present is Russia’s best hope for a liberal future. – Foreign Policy, Jan.-Febr., p. 72.
11 Вестник общественного мнения. 2005. № 6, стр. 57.
«Реформационная ситуация» все сильнее побуждает правящую элиту думать об изменении способов правления. Экономический кризис для нее тревожный звонок. Успешный выход из кризиса требует гибких творческих решений, подрывающих жесткость административной вертикали; требует гражданской инициативы и массового энтузиазма, что противоречит авторитарным методам правления. Механизмы ручного управления все чаще дают сбои, порождая у правящей верхушки неуверенность в своей способности справиться с последствиями кризиса. Все ее поведение представляет собой смесь растерянности, робкого поиска иных подходов и страха за свое будущее.
Авторитарный режим под давлением невозможности справляться с лавиной вызовов и угроз автократическими методами вынужден проявлять некоторую «гибкость», расширять круг участников политического процесса, вести диалог с умеренными оппонентами. В политической системе образуются трещины, расширяющие публичную сферу, арену общественной рефлексии вокруг проблем развития российского социума. Эти пока еще слабо наметившиеся тенденции сулят некоторую надежду – можно сказать, содержат «намек» – на постепенную демократическую эволюцию политической системы, на поэтапную консолидацию политической оппозиции и появление новых демократических альтернатив, способных изменить авторитарный вектор государственной политики.
? ? ?
Радикально-элитарная либерализация расколола российское общество и обернулась противостоянием богатых и бедных, преуспевающих и обездоленных, а в конечном счете – отчуждением общества от власти и ростом авторитарных тенденций. Либеральный проект в подобной его интерпретации не решил и не может решить задач реформирования российского общества. России нужна не радикально-элитарная, а демократическая модель либерализации, ограничивающая рост социального неравенства и устраняющая те его формы, которые воспринимаются обществом как явно несправедливые. Вся практика российской реформации доказывает, что либеральный принцип частной инициативы и предприимчивости нуждается в эффективном противовесе – коммунитарном принципе общего блага, социальной справедливости и общественной солидарности.
Острая потребность в сбалансированном сочетании частных и публичных начал ощущается сегодня не только в трансформирующемся российском обществе, но и в развитых либеральных демократиях. Быстрый рост удельного веса социального капитала в современном инновационном развитии обнаруживает исторические границы либеральной модели общественного устройства. По словам испанского социолога М. Кастельса, интересы, ценности, институты, системы представлений, базирующиеся на либеральных принципах, «ограничивают коллективную креативность, конфискуют плоды информационной технологии и отклоняют нашу энергию в русло самоуничтожающей конфронтации»12.
{div width:285|float:left}{module manuel_castells}{/div}Начавшийся переход человеческого социума к инновационному типу развития создает потребность в такой модели политического устройства, которая позволит максимально раскрыть гигантский потенциал «коллективной креативности». В этих исторических условиях перед российской властью остро встает дилемма: продолжать ли либеральные реформы в социальной сфере прежними методами или перейти к социальной политике, отвечающей требованиям современности, т.е. уравновешивающей публичные и частные начала?
Социальная политика государства, нарушающая разумные пропорции принципа равенства/неравенства в пользу богатство и власть имущих, явно отторгается обществом. Поэтому власть прибегает к тактическим маневрам, делает определенные шаги к социальному либерализму демократического толка, ориентированному на интересы большинства граждан. Об этом свидетельствуют выдвинутые властью национальные проекты, учитывающие положение и запросы массовых слоев общества и идущие вразрез с радикально либеральной матрицей социальных реформ. Но подобные шаги носят скорее выборочный, нежели системный характер. Складывается впечатление, что власть не готова к стратегической коррекции курса социальной политики, опирающейся на продуманную концепцию не элитарной, а демократической либерализации. Именно потому инициируемые сверху новации постоянно наталкиваются на непредвиденные трудности и не дают ожидаемых результатов. Возникают сомнения, готова ли власть к стратегическому повороту? Похоже, что, несмотря на популистскую риторику, концептуально она по-прежнему привержена либеральной модели социальной политики, поддерживающей застойный дисбаланс в распределении богатства и власти и не уделяющей должного внимания публичным началам, ограничивающим рост социального неравенства и стимулирующим демократическое развитие общества.
12 Кастельс М. 2000. Информационная эпоха. М., стр. 513.
На встрече с политологами в рамках мирового политического форума в Ярославле Президент РФ Д. Медведев говорил о демократизации политической системы в России как неотъемлемой составной части модернизации российского общества. Достаточно обоснованными кажутся его доводы об осторожном и пошаговом (step by step) характере изменений в политической сфере во избежание нарушения достигнутого хрупкого равновесия при наличии огромного числа серьезных вызовов. «Конечно, можно ускориться, но тогда в условиях России велик риск того, что наш транспорт, наш автомобиль может занести, как это иногда бывало в нашей истории, и часть людей окажутся отброшенными, просто выброшенными в другом направлении. Все-таки здесь лучше ехать в более спокойном темпе»13.
Настораживает только одно: предпринимаемые властью пошаговые изменения политической системы настолько осторожны, что напоминают больше имитацию изменений. Во всяком случае, эти «шаги» никак не соответствуют размаху и целям провозглашаемой программы. В результате эта программа повисает в воздухе, и в практической повестке дня остается лишь «анклавная модернизация», весьма напоминающая искусственное выращивание заморскими специалистами экзотического цветка в специально сооруженном для этого парниковом инкубаторе.
Инновационная модернизация экономики и общества может успешно
развертываться не в удушающей атмосфере сословно-разделенного
общества, а лишь в атмосфере свободы и творчества, которые
рождаются в процессе пусть «пошаговых», но реальных демократических
реформ политической системы.
Инновационная модернизация экономики и общества может успешно развертываться не в удушающей атмосфере сословно-разделенного общества, а лишь в атмосфере свободы и творчества, которые рождаются в процессе пусть «пошаговых», но реальных демократических реформ политической системы. Если этого нет, то у модернизаторов будет постоянно возникать искушение совершить «инновационный прорыв» авторитарно-мобилизационным способом.
Устоит ли власть перед «авторитарным соблазном» осуществить инновационную модернизацию России сверху либерально-автократическими методами? По сути дела, речь идет о выборе направления движения в нынешнем коридоре возможностей: пойдет ли оно вспять, к ужесточению авторитаризма, чреватому очередным застоем и утратой шансов на прорыв к постиндустриализму, или вперед – к инновационному типу развития и демократии как образу жизни.
? ? ?
Пока что нельзя с уверенностью сказать, какой будет демократия в XXI веке и в более отдаленной перспективе. Произойдет ли демократическая конвергенция политических типов и форм власти, или они диверсифицируются в многомерном «мире миров»? Адаптируется ли либеральная модель демократии к реалиям трансформирующегося социума, образовав креативную среду для инновационной модернизации, или сменится сама парадигма политического правления, поставив российское общество перед неведомыми рисками и неопределенностями? Окончательные ответы на эти вопросы даст только будущее, но мы можем приблизиться к ним через более глубокий анализ острой потребности и наметившихся тенденций креативной модернизации социума, через творческий поиск и дискуссии вокруг этой жизненно важной проблематики.
13 Встреча с ведущими российскими и зарубежными политологами в рамках мирового политического форума «Современное государство: стандарты демократии и критерии эффективности», Ярославль, 10 сентября 2010 года, http://news.kremlin.ru/news/8882