Александр Бенуа. В Немецкой слободе. Отъезд Петра I из дома Лефорта. 1909

Россия и будущее
Карен Свасьян

Источник: альманах «Развитие и экономика», №3, август 2012, стр. 44

Карен Араевич Свасьян – доктор философских наук, с 1993 года живёт в Швейцарии, где занимается лекторской и издательской деятельностью при Forum f?r Geisteswissenschaft Z?rich, автор многочисленных книг на русском и немецком языках

1

Что в рус­ской ис­то­рии с Пет­ра бро­са­ет­ся в гла­за, так это тем­пы её свер­ше­ния. Ещё Жо­зеф де Местр удив­лял­ся им в своё вре­мя: «От­че­го эта фа­таль­ная спеш­ка? Мож­но по­ду­мать, пе­ред на­ми под­рос­ток, ко­то­ро­му стыд­но, что он не ста­рик. Все про­чие на­ции Ев­ро­пы два или три ве­ка ле­пе­та­ли, преж­де чем ста­ли го­во­рить: от­ку­да у рус­ских пре­тен­зия на то, что они за­го­во­рят сра­зу?» Они и за­го­во­ри­ли, и – что уди­ви­тель­но – не прос­то сра­зу, но сра­зу о пос­лед­нем. Уди­ви­тель­нее все­го, впро­чем, то, что, за­го­во­рив так, они да­же не за­ме­ти­ли сво­е­го от­су­т­ствия, то­го, что их нет, не во­об­ще нет, а по­ка нет – в том же точ­но смыс­ле, в ка­ком нет бу­ду­ще­го, за­га­дан­но­го, еще не свер­шив­ше­го­ся… Не то что­бы рус­ская ис­то­рия на­ча­лась с Пет­ра; прос­то та, до­пет­ро­вс­кая, зна­ла о се­бе как ис­то­рии не боль­ше, чем Жур­ден о том, что го­во­рит про­зой («лис­том бе­лой бу­ма­ги» наз­вал её Ча­ада­ев). С Пет­ра, ко­неч­но, на­чи­на­ет­ся не ис­то­рия Рос­сии, а шум­но обс­тав­лен­ное про­буж­де­ние её в ис­то­рию, по су­ти, всё тот же про­дол­жа­ю­щий­ся сон с пе­ре­во­ра­чи­ва­ни­ем с од­но­го, та­та­ро-мон­гольс­ко­го, бо­ка на дру­гой, ев­ро­пейс­кий, бок, пос­ле че­го ес­те­ст­вен­но ме­ня­ет­ся и то­пи­ка сно­ви­де­ний, в ко­то­рых роль вос­пи­та­те­ля и опе­ку­на пе­ре­хо­дит от свя­щен­ни­ка к бра­доб­рею. На­вер­ное, мож­но бы­ло бы го­во­рить о сво­е­го ро­да на­силь­ствен­ном «кре­ще­нии» в ци­ви­ли­за­цию, ког­да про­хо­жих от­лав­ли­ва­ли на ули­цах, ста­ви­ли на ко­ле­ни и стриг­ли при­мер­но в том же ре­жи­ме, в ка­ком их пред­ков за­го­ня­ли в ре­ку. Из­ве­ст­но, что до­хо­ди­ло до мя­те­жей и вос­ста­ний, ко­то­рые бес­по­щад­но по­дав­ля­лись, но не ина­че обс­то­я­ло и с дру­ги­ми ре­фор­ма­ми влюб­лен­но­го в Ев­ро­пу ца­ря. Нуж­но бы­ло за­ши­бить все кег­ли тра­ди­ции од­ним ша­ро­вым уда­ром го­су­да­р­ствен­ной во­ли, и един­ствен­ное, на что при­хо­ди­лось рас­счи­ты­вать, бы­ли тем­пы, бес­ша­баш­ная ста­ха­нов­щи­на юной ду­ши, взяв­шей­ся за счи­тан­ные де­ся­ти­ле­тия прос­ко­чить экс­тер­ном че­рез ев­ро­пейс­кое ты­ся­че­ле­тие. «И ка­кой же рус­ский не лю­бит быст­рой ез­ды? Его ли ду­ше, стре­мя­щей­ся зак­ру­жить­ся, за­гу­лять­ся, ска­зать иног­да: “Чёрт по­бе­ри всё!” – его ли ду­ше не лю­бить её? Её ли не лю­бить, ког­да в ней слы­шит­ся что-то вос­тор­жен­но-чуд­ное? Ка­жись, не­ве­до­мая си­ла подх­ва­ти­ла те­бя на кры­ло к се­бе, и сам ле­тишь, и всё ле­тит: ле­тят вёрс­ты, ле­тят навстре­чу куп­цы на об­луч­ках сво­их ки­би­ток, ле­тит с обе­их сто­рон лес с тём­ны­ми стро­я­ми елей и со­сен, с то­пор­ным сту­ком и во­ронь­им кри­ком, ле­тит вся до­ро­га не­весть ку­да в про­па­да­ю­щую даль, и что-то страш­ное зак­лю­че­но в сём быст­ром мель­канье, где не ус­пе­ва­ет оз­на­чить­ся про­па­да­ю­щий пред­мет, – толь­ко не­бо над го­ло­вою, да лёг­кие ту­чи, да про­ди­ра­ю­щий­ся ме­сяц од­ни ка­жут­ся не­движ­ны» (Го­голь). Вдруг вы­яс­ни­лось, что до­ро­га ле­тит не не­весть ку­да в про­па­да­ю­щую даль, а по за­ра­нее за­дан­но­му кур­су: дог­нать и пе­рег­нать. В этом «дог­нать и пе­рег­нать» явствен­но оз­на­че­на ре­аль­ность на­ци­о­наль­но­го кон­сен­су­са, по­верх и по­ми­мо вся­ко­го ро­да иде­о­ло­ги­чес­ких прог­рамм и ми­мик­рий. Сна­ча­ла об­го­ня­ли Ев­ро­пу по кво­те рож­да­е­мос­ти собствен­ных Пла­то­нов и быст­рых ра­зу­мом Нев­то­нов. По­том Аме­ри­ку по про­из­во­д­ству мя­са, мо­ло­ка и мас­ла. И уже сов­сем не­дав­но ту и дру­гую – за 500 дней. Эти 500 дней по­ни­ма­ют пра­виль­но, ког­да ос­мыс­ля­ют их в кон­те­кс­те не со­ци­аль­ных ре­форм, а вол­шеб­ных ска­зок, по­то­му что ес­ли здесь и уда­лось что-то дог­нать и пе­рег­нать, так это не ры­ноч­ную эко­но­ми­ку, а ты­ся­ча и од­ну ночь под де­ви­зом: «Мы рож­де­ны, чтоб сказ­ку сде­лать былью». Ес­ли конк­рет­но: арабс­кую сказ­ку – рос­сийс­кой былью. Ра­зу­ме­ет­ся, с уче­том «прав граж­дан на луч­шую, бо­лее дос­той­ную жизнь».

2

Мож­но пред­по­ло­жить (или до­га­дать­ся), что в на­ча­ле Рос­сии, а зна­чит, до неё са­мой, бы­ла её ли­те­ра­ту­ра. И ещё мож­но пред­по­ло­жить, что не­бы­ва­лая ге­ни­аль­ность, нес­рав­ни­мость этой ли­те­ра­ту­ры не в пос­лед­нюю оче­редь оп­ре­де­ля­лась её не­ве­де­ни­ем собствен­ной – па­ра­ли­те­ра­тур­ной – ро­ли, в ка­ко­вую её вог­на­ли аб­со­лют­но иде­о­ло­ги­зи­ро­ван­ные кри­ти­ки (вро­де Ме­реж­ко­вс­ко­го) и без ка­ко­вой её пос­ле это­го не­воз­мож­но ста­ло восп­ри­ни­мать. Ей прос­то наз­на­чи­ли быть боль­ше, чем она са­ма, рас­ши­рив её до фи­ло­со­фии, бо­гос­ло­вия, жиз­ни и да­же учеб­ни­ка жиз­ни, пос­ле че­го ей в куль­тур­ном Бе­де­ке­ре бы­ло от­ве­де­но при­мер­но то же мес­то, что и Зо­ло­то­му коль­цу в Бе­де­ке­ре ту­рис­ти­чес­ком. В ре­зуль­та­те круг поз­на­ний ев­ро­пей­цев о Рос­сии су­ще­ст­вен­но рас­ши­рил­ся с са­мо­ва­ра и бли­нов до Дос­то­е­вс­ко­го и «за­га­доч­ной рус­ской ду­ши», но ху­же все­го бы­ло да­же не это, а то, что в за­га­доч­ность по­ве­ри­ли не толь­ко ту­рис­ты, но и са­ми ав­тох­то­ны, по­ве­рив же, ста­ли убеж­дать се­бя и дру­гих, что они со все­ми сво­и­ми апо­ка­лип­ти­чес­ки­ми подъ­ё­ма­ми и спа­да­ми тем­пе­ра­тур бли­же к прав­де и Бо­гу, чем тёп­лая и вып­лё­вы­ва­е­мая Ев­ро­па. То есть в ду­шу сна­ча­ла вло­жи­ли за­га­доч­ность, а пос­ле ста­ли рав­нять на неё бук­валь­но всё: пос­туп­ки, судь­бы, жизнь, по­то­му что как же и жить ина­че, ког­да за­га­доч­но «нут­ро».