Убрать «советское» из «постсоветского» – это совсем не значит «очистить советское до досоветского», это значит убрать из него то, на чем оно основано, – а следовательно, вызвать обрушение, новый катаклизм, не говоря уже о том, что возможность подобной элиминации вообще вызывает сомнения. Система советских образов, символов, ценностей в том или ином виде не только сохраняется в отдельных сегментах общества – скажем, в просоветски ориентированных избирателях КПРФ и ее симпатизантах, – она пронизывает всё общество, все политические силы, все, казалось бы, вовсе не прокоммунистические и совсем не левые структуры и сообщества. Например, по данным Левада-Центра, о распаде Советского Союза сожалеют 62 процента, не сожалеют 28 процентов, затрудняются ответить 10 процентов. 31 процент полагает, что распад был неизбежен, 59 процентов – что его можно было избежать. Восстановить Советский Союз и социалистическую систему хотели бы 60 процентов опрошенных. И боˆльшая их часть вовсе не голосует за КПРФ.
А «советское начало» и подавно всегда рассматривалось как нечто большее, нежели «коммунистическое начало», несмотря на значительную связанность обоих понятий.
В каком-то смысле к 70–80-м годам вообще можно было говорить даже не о том самом «советском народе» как «новой исторической общности», а действительно о новой «советской нации», понимая под ней не «нацию коммунистов» и даже не «нацию сторонников советской власти», а нацию отождествляющих себя с пространством единого союзного государства: это как раз примерно те самые три четверти граждан, которые на референдуме 1991 года проголосовали за сохранение СССР.
«Советское» в этом смысле – весь тот мир, который был создан в стране за семьдесят лет Великого, в общем, Эксперимента.
Для кого-то советское – это синоним слова «совок»: всё заскорузлое, серое, убогое, очереди, давка в транспорте, разборы личной жизни на парткоме, унизительные выезды на овощные базы и на картошку.
Для кого-то, и причем для большинства, советское – это совсем иное. Именно потому боˆльшая часть общества и хотела бы, будь это возможно, вернуться обратно.
Но ведь это – как в старой притче: «Что ты делаешь, тачечник? – Не видишь? Надрываюсь, везу камни… – А ты что делаешь, тачечник? – Разве не видишь? Я строю храм!»
«Советское» – это некий мир мечты, пусть не победившей до конца – но находящейся в стадии реализации. «Советское» – это созданная в конечном счете самим народом промышленность. Победа в войне. Построенные дома. Шаг за шагом, путь понемногу – но подрастающее благополучие. Чувство надежности и безопасности. Лгут те, кто утверждает, что весь народ пребывал в состоянии страха. Если не весь народ, то, во всяком случае, его подавляющее большинство было убеждено, что живет в самой свободной, самой передовой и самой справедливой стране – чего сейчас, кстати, это самое большинство не считает. И дело здесь вовсе не сводится к пропаганде: таким до определенного момента было общее настроение – и действительность так или иначе подтверждала эту уверенность.
Вот здесь, наверное, главное в ощущении массами того «советского», которого им не хватает сегодня, – мира реализуемой мечты. Убежденности в том, что потребление менее важно, чем созидание, что материальное благополучие – лишь вторичная сторона жизни, что дружба может быть важнее денег, что реально общество, где человек человеку друг. Веры в торжество свободы и справедливости. Попытки бросить вызов всей предыдущей истории и всему остальному миру – и создать свой особый, нигде не виданный мир.
«Советское» для массового сознания – это все те успехи, которые были. И поскольку люди так или иначе сами работали на их достижение – и кстати, подчас платили за них своим собственным перенапряжением, своим собственным недоеданием и своим собственным недопотреблением, – эти успехи были тем дороже и тем явственнее.
«Советское» – это и оборона Ленинграда, и битва за Москву, Сталинград, и штурм Берлина. Опустившиеся после Вьетнама на колени Соединенные Штаты.
«Советское» – это достигнутое величие в мире. Гагарин и выход в космос, атомные станции и великие стройки.
И в этом смысле «советское» содержало в себе некоторое разделение: оно было и тем, о чем мечталось, и тем, что удавалось. Но тем самым одновременно несло в себе развилку – дельту между обоими началами, то, чем они различались.
Относительно массовое противопоставление себя системе к концу советского периода имело характер не антисоветского протеста и не апелляции к досоветскому началу. Оно вырастало из разницы между мечтой и достигнутым. Не из их противостояния, а из требования их соединения, требования дойти до мечтаемого.
Общество разочаровалось в КПСС не потому, что ему стали говорить о репрессиях, нелепостях и ошибках, бюрократизации и загнивании верхушки – загнивании, которое, кстати сказать, было намного меньшим загнивания власти в последние четверть века, – а потому, что КПСС отказалась строить коммунизм. То есть КПСС отказалась от реализации той мечты, которую подарили ей ее основатели, под реализацию которой она получила от народа власть.
И общество ответило: «Допустим, но зачем для строительства рынка нужна коммунистическая партия? Его должны строить совсем другие люди».
Общество отказалось от советского строя не потому, что считало его плохим, а потому, что хотело большего: более советского, более «мечтаемого». Антисоветский переворот в основе своей был освящен «советской мечтой». Боˆльшая часть несет в себе память о «советском» как о «достигнутом», а в самой глубине общественного сознания, на его подземных этажах «советское» воспринимается как «мечтаемое». А те, кто не несет в себе эту личную память, воспроизводят ее в качестве «преданий» и «легенд». В сознании большинства – минимум двух третей, а то и больше – в тех или иных формах оживают слова Высоцкого:
Было время – и были подвалы,
Было дело – и цены снижали.
И текли, куда надо, каналы
И в конце, куда надо, впадали.
Здесь вполне резонно возникает вопрос о том, не происходит ли в данном случае некая абсолютизация «мечты» и за скобками оказываются те, кто вовсе не мечтал и не мечтает о «советском», а напротив – его ненавидит, равно как возможен упрек в определенном перекосе в сторону положительного в «советском» и умаление отрицательного в нем же.
В принципе можно подойти и с точки зрения уравновешивания обоих подходов. Просто здесь речь идет не о рассмотрении взгляда одной стороны и взгляда другой – это само собой разумеется, – а о попытке понять и объяснить, почему «советское» остается – и не просто как воспоминание молодости, а как некий объективный фактор – и почему остается у большинства, почему тот самый зазор между «мечтаемым» и «достигнутым», как правило, трактуется с позиции не отказа от первого, а запроса на его достижение.
Хотя такой взгляд и не отрицает того, что подчас действительно разные люди, говоря об одном и том же времени, об одних и тех же ситуация, видят в них совершенно разное. Но это уже тема для отдельного разговора.
Общество в массе своей хочет получить не что-то «несоветское», а что-то «еще лучшее, чем советское». Не вернуться в «досоветское» – что вообще нереализуемо, – а попасть куда-то в «сверхсоветское», «надсоветское». Так, чтобы от «советского» не отказываться – но чтобы еще лучше было.
И родилось всё это не потому, что так людей настроила современная пропаганда власти. Эта пропаганда власти стала такой, потому что поняла: в утверждаемых в обществе своих образах нужно не элиминировать «советское», а напротив – насыщать их им или имитировать это насыщение, а править обществом при таком его состоянии – другого-то состояния и не может быть объективно исторически – реально, только опираясь на его «советскую» составную часть во всех ее проявлениях.
Поэтому когда противники Путина упрекают его в том, что он «возвращает страну в “совок”», они лишь повышают его рейтинг. И коллективное бессознательное общества замирает в трепещущей надежде: «Неужто и впрямь? Вот он – пришел освободитель! В “советское достигнутое” вернет! А ведь там – чем черт не шутит, – может, и “советское мечтаемое” проглянет?»
Правители 90-х не понимали, что в постсоветском обществе – то есть обществе, стоящем на советском фундаменте, – нельзя двигаться не только вперед, но и вообще никуда, не опираясь на этот фундамент. А попытки его изничтожить приводили лишь к тому, что вся конструкция проседала и рушилась.
Успех Путина в значительной степени заключается в том, что, неся в себе самом много «советского», он оказался органичен этим настроениям и к тому же понял, что нужно не ломать их, но, с одной стороны, по возможности укреплять, а с другой – на них опираться в своем движении.
Машин времени не бывает. Вернуться в досоветский период Россия не сможет. Никакая реставрация никогда не бывает полной. И чем более полной она пытается быть, тем быстрее ее сметает новая революция. Сделать из опирающегося на «советское» «несоветское» – невозможно: опираться не на что. И потому постсоветское общество способно двигаться и развиваться, только вбирая в себя и используя в качестве опоры «советское». Никуда не денешься. Более того, как ни парадоксально, но во всех своих целях и устремлениях постсоветское общество подспудно, подчас неосознанно основой этих целей и устремлений будет иметь в той или иной форме «советскую мечту». Иначе не получается.
Вообще в советском начале можно выделить, как минимум, три пласта.
Самый последний и чаще всего вспоминаемый – пласт сытого благополучия, зажиточности и гарантий социальной справедливости, отождествляемый в первую очередь с «советским викторианством» – брежневским периодом.
Второй, более глубокий, – это пласт динамичного роста, наступательного фронтального порыва: пласт Космоса и Целины, пласт Победы и создания Великой Индустрии.
Третий пласт – это именно то, о чем шла речь выше: пласт романтики и мечты, железного натиска и штурма старого мира. Почему победили красные? Конечно же, потому что они землю крестьянам дали – а белые так и не нашли в себе смелости это сделать. Это правда. Но еще и потому что в походных котомках красных конников лежали зачитанные томики «Города Солнца» Томмазо Кампанеллы.
Белые говорили: «Мы вернем старое – привычное и святое». Красные говорили: «Мы дадим людям самим построить Новый Мир».
Первые несли с собой тоску по утраченному. Вторые – мечту о небывалом.
