Рус­ским чуж­до чувство ме­ры – пов­сед­нев­ная «ис­чис­ля­е­мая» уме­рен­ность. Но по­доб­ная зап­ре­дель­ность и экстре­маль­ность пси­хеи име­ет не толь­ко внеш­ние про­яв­ле­ния. Она на­ме­ка­ет имен­но на тип на­ци­о­наль­ной иден­тич­нос­ти – им­ма­не­нт­ное ощу­ще­ние тра­нс­цен­ден­таль­но­го за­мыс­ла, на под­соз­на­тель­ную кар­тог­ра­фию и не­ли­ней­ную умствен­ную ге­о­мет­рию, ко­то­рые, в свою оче­редь, свя­за­ны с осо­бен­нос­тя­ми ми­ро­по­ни­ма­ния, са­мо­ощу­ще­ни­ем лич­ностью и на­ро­дом судь­бы как мис­сии, на­пол­нен­ной дерз­но­вен­ным со­дер­жа­ни­ем. Рус­ский за­кон – быть вы­ше за­ко­на. Что про­яв­ля­ет­ся и как ру­ти­на, и как доб­лесть, и как скот­ство.

Рус­ская фрон­тир­ность отв­ра­ща­ет ин­ди­ви­да и об­ще­ст­во от пла­но­мер­но­го ос­во­е­ния пов­сед­нев­нос­ти, уво­дя то в под­ви­ги, то в гре­зы, со все­ми при­су­щи­ми по­доб­но­му спо­со­бу бы­тия заб­луж­де­ни­я­ми, ошиб­ка­ми, про­ва­ла­ми, сан­ти­мен­та­ми. Все это от­зы­ва­лось в зем­ной ис­то­рии тяж­ки­ми, ка­та­ст­ро­фи­чес­ки­ми пот­ря­се­ни­я­ми. Но как Ио­на не смог от­ка­зать­ся от предъ­яв­лен­ной ему мис­сии, так и для от­ка­за от ис­то­ри­чес­ко­го про­мыс­ла, от собствен­ной иден­тич­нос­ти (меч­ты) тре­бу­ет­ся, ви­ди­мо, со­вер­шен­но осо­бое свер­ху­си­лие, не су­ля­щее, од­на­ко же, ни­че­го хо­ро­ше­го.

Есть меж­ду тем у рус­ской пси­хеи и бо­лее глу­бо­кий пласт – бе­зу­де­рж­ная уст­рем­лен­ность к иде­а­лу, пер­фек­ци­о­низм, зас­тав­ля­ю­щий раз­ру­шать и от­час­ти пре­зи­рать все зем­ное как не­со­вер­шен­ные ко­пии не­дос­ти­жи­мо­го пер­фек­та. Это осо­бое проч­те­ние твор­че­ст­ва – и как «прок­рус­то­ва ло­жа», и как ис­ку­с­ства сок­ру­ше­ния не­со­вер­шенств.

Борь­ба за бу­ду­щее

Рос­сия-РФ не мо­жет вер­нуть­ся ни в стра­ну под наз­ва­ни­ем Рос­сия-СССР, ни в ле­ген­дар­ную Рос­сийс­кую им­пе­рию. Но у нее сох­ра­ня­ет­ся шанс на де­я­тель­ное соп­ри­су­т­ствие в «до­ме мно­гих на­ро­дов», выст­ро­ен­ном по за­бы­тым, од­на­ко же до кон­ца не ут­ра­чен­ным ле­ка­лам Рус­ско­го ми­ра.

У об­шир­ных прост­ранств Рус­ско­го ми­ра, рас­ки­нув­ше­го­ся от бе­ре­гов од­но­го «Русь­ко­го мо­ря» до дру­го­го, быв­ше­го «Рус­ско­го мо­ря» – оке­а­ни­чес­ко­го, неп­рос­тые соц­ве­тия, мно­же­ст­вен­ность из­ме­ре­ний, слож­но­со­че­та­е­мые век­то­ры: вос­точ­но­ев­ро­пейс­кий и ев­ра­зийс­кий, «русь­кий» и рос­сийс­кий, сла­вя­нс­кий и по­во­л­жский, цент­раль­но­а­зи­а­тс­кий и кав­ка­зс­кий, хрис­ти­а­нс­кий и муль­ти­кон­фес­си­о­наль­ный, им­пе­рс­кий и пост­со­ве­тс­кий… В этом слож­ном хо­зяй­стве скру­че­ны жи­лы мно­гих, по­рой слиш­ком мно­гих проб­лем и про­ти­во­ре­чий, но ощу­ти­мо так­же то, что в сов­ре­мен­ном лек­си­ко­не оп­ре­де­ля­ет­ся как эмерд­же­нт­ность.

Здесь, кста­ти, мож­но уз­реть па­рал­лель с «ев­ро­пейс­кой су­мя­ти­цей» – сум­мой куль­тур­ных про­ти­во­ре­чий и раз­ноч­те­ний об­ра­за ЕС, нас­той­чи­во пре­о­до­ле­вав­ших­ся в про­цес­се его стро­и­тель­ства. В Рус­ском ми­ре те­ма зву­чит по­ли­фо­нич­ней, с дис­со­ни­ру­ю­щи­ми син­ко­па­ми. Но при всех слож­нос­тях это мог бы быть век­тор ум­но­го де­я­ния. Без га­ран­тий на ус­пех, од­на­ко, и не без шан­са дос­тичь оно­го, ес­ли иметь в ви­ду не воз­ве­де­ние ад­ми­ни­ст­ра­тив­но­го им­пе­рс­ко­го зда­ния, а со­зи­да­ние сис­те­мы от­но­ше­ний на ос­но­ве со­ци­о­куль­тур­ной гра­ви­та­ции и не­кой об­щей пси­хо­ло­ги­чес­кой до­ми­нан­ты, соп­ря­же­ние ко­то­рых осоз­на­ет­ся ско­рее при взгля­де «изв­не», не­же­ли «из­нут­ри» мно­го­ли­ко­го со­об­ще­ст­ва.

И ес­ли на дан­ном пу­ти уда­ет­ся об­рес­ти по­зи­тив­ный ре­зуль­тат, то выст­ра­и­ва­ет­ся не столь­ко Рус­ский Дом, сколь­ко вос­ста­ю­щий из ис­то­ри­чес­ко­го бес­па­мя­т­ства Рус­ский Град в безг­ра­нич­ной ме­та­ис­то­ри­чес­кой Ро­мее. Град, при­кос­нув­ший­ся к тем­ным вре­ме­нам, хо­чет­ся на­де­ять­ся, от­шат­нув­ший­ся от них – оби­тель мно­гих на­ро­дов, со­бор­ное «един­ство в мно­го­об­ра­зии».