Уинстон Черчилль и Интернет
Юрий Соломонов
О роли риска, ума и отваги в жизни тех, кто работает на будущее
В минувшую пятницу была отмечена очередная годовщина со дня смерти одного из самых креативных политиков ХХ века Уинстона Черчилля. А 5 марта можно будет вспомнить, как в этот день 1946 года экс-премьер Великобритании произнес свою, пожалуй, самую креативную речь. Особенно если говорить о последствиях сказанного.
Да знал ли сам Черчилль, приехавший в Америку отдохнуть и подлечиться, чем это все обернется?
«Меня попросили сказать просто десять слов, но не сказали о чем. Я скажу то, что пришло мне сейчас в голову: я испытываю огромное удовольствие от ласковых солнечных лучей в Майами-Бич», – так скромно он оценил свои намерения в разговоре с репортером.
Да и вообще инициатором речи был вовсе не Черчилль, а президент тогда еще заштатного Вестминстерского колледжа в Фултоне професcop Макклуер. Это он в поисках средств для своего заведения занимался тем, что нынче назвали бы пиаром.
Дело в том, что в мужском пресвитерианском колледже еще с XIX века была традиция – заманивать в городок какую-нибудь знаменитость для выступления перед студентами. Лектор по правилам должен быть «человеком с международной репутацией, который сам бы избирал тему своей лекции и прочитал бы ее в духе христианской терпимости и благожелательности». Этой репутации должно было хватать на то, чтобы о событии широко рассказала пресса.
Черчилля неугомонный Макклуер заполучил благодаря тому, что его однокурсник генерал Гарри Вайн дослужился до советника президента Трумэна. Последний же родился неподалеку от Фултона и не только счел необходимым попросить Черчилля выступить, но и решил сопровождать в этой поездке высокого гостя.
Начиная с этого момента восьмитысячный городок Фултон вошел в мировую историю. Поэтому в письме Макклуеру 30 января 1946 года Черчилль уже не шутил про десять слов под ласковым солнцем: «Я надеюсь увидеть президента, когда он приедет сюда в середине февраля и я смогу договориться с ним о времени и содержании моей речи. В любом случае это будет политическая декларация большого значения».
Политолог Николай Злобин, глубоко изучив эту историю, нашел ответ Трумэна высокому английскому гостю: «Это Ваша собственная речь. Вы и пишите ее».
Фултон вас ждет, сэр…
В поезде Трумэн и Черчилль резались в покер. Бывший британский премьер нахваливал Америку, но при этом заметил: «Я не признаю некоторые ваши привычки, в частности то, что вы мало выпиваете за ужином». В дороге Черчилль в очередной раз правил текст речи и назвал его The Sinews of Peace. По-русски это можно перевести как «Сухожилия мира».
В ночь перед выступлением копии речи были розданы журналистам. Одну из них Черчилль передал Трумэну и чуть позже поведал: «Президент сказал мне, что считает речь превосходной. Хотя она и вызовет суматоху, но приведет только к положительным результатам». Однако, как утверждает Злобин, есть свидетельства, что Трумэн текста не читал.
Прибыв 5 марта на поезде в столицу штата Миссури, Трумэн, Черчилль и сопровождающие их лица отправились в Фултон на открытых машинах. Въезжая в городок, гость пошутил: «Я не могу зажечь свою сигару на таком ветру и знаю, что все будут разочарованы».
Черчилль не разочаровал Фултон. Будущий лауреат Нобелевской премии по литературе здесь, как и везде, говорил образно: «Тень упала на сцену, еще недавно освещенную победой Альянса. Никто не знает, что Советская Россия и ее международная коммунистическая организация намерены делать в ближайшем будущем и есть ли какие-то границы этой экспансии... Из того, что я наблюдал в поведении наших русских друзей и союзников во время войны, я вынес убеждение, что они ничто не почитают так, как силу, и ни к чему не питают меньше уважения, чем к военной слабости. По этой причине старая доктрина равновесия сил теперь непригодна. Мы не можем позволить себе – насколько это в наших силах – действовать с позиций малого перевеса, который вводит во искушение заняться пробой сил. Если западные демократии будут стоять вместе в своей твердой приверженности принципам Устава Организации Объединенных Наций, их воздействие на развитие этих принципов будет громадным и вряд ли кто бы то ни было сможет их поколебать. Если, однако, они будут разъединены или не смогут исполнить свой долг и если они упустят эти решающие годы, тогда и в самом деле нас постигнет катастрофа».
Капустин Яр ударил по Пентагону
Так автор термина «железный занавес» своей речью в маленьком американском городке открыл историческую эпоху, названную позже холодной войной. И насчет русских, не питающих уважения к военной слабости, Черчилль оказался прав. И он в последующей жизни еще застанет не один ответный ход со стороны тех, против кого он призывал держать серьезный перевес в военных и иных силах.
4 октября 1957 года в Советском Союзе с полигона Капустин Яр на околоземную орбиту был запущен пустотелый шарик диаметром 58 сантиметров, весом 80 килограммов. Он был назван первым искусственным спутником Земли. Шарик подавал радиосигналы, их можно было услышать на определенной частоте. Спутник можно было и увидеть в ночном небе как маленькую мигающую звездочку. Все это вызывало у советских людей «восторг и законную гордость».
Совсем иные чувства испытывали некоторые влиятельные люди, представляющие военную элиту США. Попросту говоря, Пентагон был в шоке.
Появление советского спутника стало для американцев тревожным сигналом о том, что теперь русские могут выводить ядерные заряды на космические орбиты и атаковать любой объект на любой территории. Понятно, что больше всего военные волновались за свои штабы и системы связи. Достаточно было разрушить системы связи и управления – и вся оборонная мощь США оказывалась бессильной.
Привычная логика подсказывала стереотипные решения. Скажем, защитить стратегические коммуникации еще большей толщей бетона, да еще закопать их в более глубокие шахты. Получалось, что на прорывную инновацию, которую представлял собой проект советского спутника, будет дан неадекватный ответ, и это было бы явное нарушение баланса сил в уже идущей холодной войне.
Если бы американцы не взялись искать достойный ответ русским, история появления Интернета могла бы стать иной, и начаться она могла в другое время и в другом месте. Но все пошло так, как это описано историками науки и самими учеными.
В американском Бостоне можно увидеть самую оригинальную историю создания Всемирной паутины. Она размещена на станции метро, недалеко от Массачусетского технологического института (МТИ).