Критерии прогресса и кризиса, суверенитет и взаимозависимость государств, стратегия выживания или развития России – в выступлении рассмотрены эти и связанные с ними вопросы

Размышления о кризисе лучше всего начать с критического описания того, что является его зеркальным отражением, – то есть прогресса. Все разговоры о прогрессе, которые ведутся в западной цивилизации на протяжении последних 200 лет, – это разговоры на языке религиозных традиций с линейным временем.

У истории не может быть никаких целей – это религиозная постановка вопроса. Другое дело, что история социальных систем – как и систем биологических, в отличие от процессов развития неживой материи, – имеет антиэнтропийный характер. Следовательно, постановка вопроса об усилении антиэнтропийного потенциала социальных систем вполне возможна. Однако в пространстве линейной логики и линейной телеологии говорить о прогрессе социальных систем всё равно непросто.

Например, в 1820-х годах валовой продукт Китая в два раза превышал валовой продукт Западной Европы. Но разве из этого следует, что Западная Европа с Англией в качестве ядра капиталистической системы начала XIX века была менее прогрессивна, чем Китай? Между тем Китай действительно по валовому продукту превосходил Западную Европу. И то, что сейчас происходит с Китаем и с Индией, – это на самом деле возвращение исторического процесса на те пути, по которым он протекал с древности и до середины или конца XVIII века. Период господства Запада, на самом деле, чрезвычайно короткий.

Как определять критерии прогресса? Например, у ацтеков и у майя не было колеса, и в повседневном обиходе они не пользовались железными ножами. Были ли они из-за этого менее развитыми, чем, скажем, европейцы XVI века? Им просто колесо не было нужно, они решали задачи, связанные с вращательным движением, иначе. Или другой вопрос: какая система более прогрессивная – феодальная или капиталистическая? Казалось бы, однозначно капиталистическая. Между тем для основной массы населения капиталистическая эпоха с самого ее начала и до рубежа XIX и XX веков – это социальный ад. И только чуть более века назад ситуация начала выправляться – да и то лишь для ядра капиталистической системы, которое стало решать свои проблемы за счет ограбления периферии: в результате периферия стала жить значительно хуже, чем до капитализма. То есть прогресс ядра был обеспечен регрессом периферии. У нас почему-то всегда, когда говорят о прогрессивности капитализма, представляют себе Швецию, США, Францию. Но ведь Гаити, Нигерия, Эквадор, Индонезия, южная часть Индии – это тоже капиталистическая система. Иными словами, сама постановка вопроса о прогрессивности той или иной социальной системы всегда упирается в вопрос о критериях.

Если взять историю России, то у нас было 4 относительно спокойных – при этом не скажу, что счастливых, – тридцатилетия, когда накапливался социальный жирок. Первое тридцатилетие – это первая треть XVI века, когда почти не было войн, за исключением 1514 года, когда мы потерпели страшное поражение от литовцев, но тем не менее в ту пору была спокойная жизнь, наблюдался экономический рост. Второе тридцатилетие – последняя треть XVII века, то есть время непосредственно перед петровскими преобразованиями. Затем было тридцатилетие замечательного русского царя Николая I, которого оболгали точно так же, как Ивана Грозного и Иосифа Сталина. И наконец, последнее счастливое тридцатилетие – 1955–1985 годы. Но вместе с тем ни одно из этих тридцатилетий не было беспроблемным. В одном проявлялся прогресс, а в другом – регресс. Поэтому я вообще стараюсь не употреблять термин «прогресс». В реальности мы имеем дело с трансгрессом – то есть с прогрессом в одной сфере и для одной группы и с регрессом в другой сфере и для другой группы. В этом отношении у Станислава Ежи Леца есть хороший афоризм: «Считать ли это прогрессом, если людоед научился пользоваться ножом и вилкой?» Можно привести и еще одно высказывание на сей счет – американского социолога Баррингтона Мура-младшего из его книги «Социальные истоки диктатуры и демократии. Роль помещика и крестьянина в создании современного мира». Он писал: «Революции рождаются не столько из победного крика восходящих классов, сколько из предсмертного рева тех слоев, над которыми вот-вот сомкнется волна прогресса».

Теперь о мировом кризисе. Мировая капиталистическая система вступила с 1970-х годов в состояние системного кризиса терминального характера: капитализм свой потенциал исчерпал, и в нем появилось много такого, что противоречит самой капиталистической системе, а самое главное – капитал перестал нуждаться в тех ограничителях, в единстве с которыми он и конституировал капиталистическую систему. Кроме того, капиталистическая система – как в свое время и экстенсивная античная рабовладельческая система – породила на своей периферии огромную массу населения, с которой она просто ничего не может сделать. Отсюда и одна из главных затей Римского клуба – сокращение населения планеты до полутора-двух миллиардов. Именно поэтому сейчас особое значение приобретают разнообразные экологические движения и идеологии, которые представляют собой цельную и последовательно реализуемую программу фактического геноцида.

Так, World Wildlife Fund, по сути, реализует политику, которую можно назвать защитой природы путем расчистки планеты от человека. Человек признается одним из биологических видов, и какой-нибудь паучок на Амазонке имеет, согласно этой доктрине, точно такие же права, как и человек. А принц Филипп, герцог Эдинбургский, – муж британской королевы Елизаветы II, – который долгое время курировал Всемирный фонд дикой природы, откровенно признался, что «хотел бы вернуться на Землю смертоносным вирусом, чтобы раз и навсегда избавить ее от лишнего числа едоков». Сейчас, например, World Wildlife Fund занят сохранением генетического наследия одного каннибальского племени, проживающего на границе между Венесуэлой и Бразилией. Доказывается с привлечением всей мощи современных СМИ, что сохранение жизненного пространства этого племени очень важно для поддержания разнообразия планеты. То есть экологизм как идеология позднекапиталистической элиты – это, если называть вещи своими именами, идеология геноцида большей части населения планеты.

Необходимо отметить новые тенденции в развитии производительных сил позднекапиталистического общества, связанные с изменением соотношения вещественных и невещественных (информационных) факторов производства. Капитал есть овеществленный труд, реализующий себя в качестве самовозрастающей стоимости, тогда как сегодня решающую роль приобретают информационные (нематериальные) факторы производства, которые Маркс в свое время назвал «духовными производительными силами». Следовательно, посткапиталистическая неэгалитарная система, планируемая нынешними «хозяевами истории» (Бенджамин Дизраэли), должна основываться на отчуждении именно нематериальных факторов производства. Она будет стремиться к тому, чтобы сохранить свою монополию на знания – этот главный фактор производства. Что для этого надо сделать? Во-первых, разрушить образование и низвести его до очень низкого уровня. Во-вторых, разрушить науку и сконцентрировать научные исследования в абсолютно закрытых центрах. То есть лишить образование и науку той доступности для широких масс населения, какая еще сохраняется сейчас. Вводится и соответствующая новая система организации науки – когда всё решает политика выдачи или, соответственно, невыдачи грантов.

Совершенно отдельный вопрос – контроль над ресурсами, которых становится всё меньше. Очевидно, что наиболее эффективной силой, способной осуществлять этот контроль, является государство. Но даже полусуверенных государств в мире не так много. Те же Соединенные Штаты не вполне суверенны, потому что после ползучего переворота, который начался убийством Кеннеди и завершился импичментом Никсона, США превратились из государства в преимущественно кластер транснациональных корпораций. Не вполне суверенное государство и Китай. То же самое можно сказать и о нас, хотя нам определенный суверенитет гарантирует обладание ядерным оружием. Евросоюз – это вообще не государство. Но даже частичный суверенитет США, Китая и России мешает окончательному утверждению нового мирового порядка, управляемого крупнейшими корпорациями. Однако в складывающейся геополитической обстановке, когда мир начинает распадаться на макрорегионы и возрастает угроза войны, совсем разрушать государства нельзя. Поэтому здесь нужны какие-то другие варианты.

Вообще у любой нелинейной системы есть три варианта развития. Вертикальный – собственно развитие, горизонтальный – застой, обратный, попятный – деградация. Сейчас – после победы Трампа – можно с уверенностью сказать, что на какой-то весьма продолжительный период времени выбран застойный сценарий. Реиндустриализация Америки, о которой говорит Трамп, – это на самом деле продолжение прежнего курса, только другим способом. Это способ оттянуть решение проблемы, но не решение как таковое. И дело тут не в победе условных «промышленников» над условными «финансистами». Просто стратегически Запад находится сейчас примерно в таком же положении, в каком был Рим со времен Траяна и Адриана, – когда была утрачена стратегическая инициатива и осуществлялся переход от наступления к обороне.

Огромная демографическая масса из Латинской Америки, Африки и с Ближнего Востоке давит на Запад и превращает его в своего рода пост-Запад. Это означает, что сам ход развития западной цивилизации времен капитализма сломлен – и это очень существенно меняет конфигурацию кризиса, который помимо классового приобретает еще и расовый характер. Нас ждет повторение того, что произошло полторы тысячи лет назад: пришли варвары и смели прогнивший античный мир. При этом античный мир внутренне уже был готов к приходу варваров – в нем была мода на варварскую одежду, его видные полководцы были из варваров. То же самое ждет Запад и сейчас. Пройдет еще 10–15 лет, и немецкая армия будет состоять в основном из турок и курдов, а французская – из африканцев и арабов. Арнольд Тойнби в свое время сказал, что Запад погубит союз внешнего и внутреннего пролетариата, подразумевая под пролетариатом, естественно, совсем не то, что этот термин означает в марксизме.

При этом никуда не делись и другие проблемы. Налицо неуклонное падение производительности капитала. Целые зоны перестают быть рентабельными из-за бегства капитала, при этом нет средств и механизмов принудительного воспроизводства ликвидности, потому что государство уходит из этого процесса. И наступает нечто вроде тепловой смерти. Другая нарастающая проблема, как отмечают аналитики, – тотальная административная зарегулированность: управленческий механизм генерирует такой объем нормотворческой информации, который в итоге блокирует каналы обратной связи, управление перестает отвечать на внешние вызовы. Наконец, происходит деградация образования и мышления. «Информационное общество» – в кавычках, естественно, – оказалось неспособным решить проблему адаптации объемов поглощаемой информации к приобретенному на ее основе знанию ввиду ограниченных возможностей человеческого мозга. Это ведет к деградации управленческой элиты. Нельзя не согласиться с теми, кто отмечает: процессы выработки и принятия решений перестают быть адекватными, руководители всех уровней всё глубже погружаются в ту или иную виртуальную версию происходящего, которая со временем начинает всё более кардинально расходиться с реальностью. Отсюда – невозможность выработки альтернативных сценариев. Это происходит во всех странах, в том числе и в России.

Но в России есть и целый ряд других проблем. Приведу лишь такую статистику. Примерно 89 процентов всего национального богатства принадлежит группе из 105 тысяч миллионеров и 96 миллиардеров. При этом износ основных фондов промышленности составляет 53 процента, в добывающей отрасли – 65 процентов, в коммунальной сфере – 70–80 процентов. Доходы населения стремительно падают. И на этом фоне встает задача заретушировать этот неимоверный социальный и вообще бытийный разрыв. Способ здесь один – если говорить о том, чтобы именно заретушировать, а не решить проблему, – усиливать патриотическую риторику. Но патриотизм должен опираться на достижения, однако все наши значимые и знаковые исторические достижения – из советской эпохи. Получается, что капиталистический патриотизм должен апеллировать к достижениям социалистической эпохи, а это нонсенс.

Имеется и целый ряд внешнеполитических проблем. Например, наши отношения с Китаем и с США. Возникает вопрос: это отношения каких режимов? Все три режима – кланово-олигархические, а потому по определению неспособны задать новую мировую повестку развития, а ведь только задающий такую повестку становится подлинным лидером развития, в том числе развития мирового. На основе кланово-олигархического капитализма у России нет будущего. Эти режимы нежизнеспособны, что показали и позднесоветская, и позднесамодержавная эпохи. К тому же всякий раз, когда у режима возникают сущест­венные трудности, олигархи очень быстро откупаются головами главных начальников, как это произошло с Николаем II и в мягкой форме с Горбачевым. Но самый серьезный изъян таких режимов заключается в том, что их как слабое звено и балласт сбрасывают более сильные олигархические режимы в условиях мировых кризисов.

В 2006 году я написал статью «Корпорация-государство». Это понятие не следует путать с корпоративным государством. Корпоративные государства – это Третий рейх и муссолиниевская Италия. В понятии «корпорация-государство» существительное выступает по своей функции в качестве прилагательного. Корпорация-государство функционирует как корпорация, главная задача которого – отсечь от общественного пирога максимальное количество населения данной страны. Это принципиально новая форма государственности. Дальше наступает просто уже отмирание государства. Структурная единица организации корпорации-государства – это клан. Поэтому корпорация-государство является той самой формой, в которой существует олигархический капитализм.

Чтобы выжить, режиму надо иметь массовую поддержку, репрессивный аппарат и готовую идеологию. Однако подобного комплекта у олигархических режимов, как правило, не оказывается под рукой, и им остается плыть по волнам, как об этом блестяще написал в одном из своих романов Олег Маркеев, описывая ельцинскую администрацию: «Новые обитатели здания из шустриков президентской администрации представлялись Максимову нелепыми пингвинами, сдуру залезшими на макушку айсберга. Они могли всласть гадить на нем, составлять свое представление о мире, в котором живут, устанавливать свои законы для прочих обитателей птичьего базара, даже считать, что они прокладывают курс айсбергу. Но он нес их, повинуясь невидимым глубинным течениям. Его миром был океан, который не объять птичьим умом». То есть вывод простой: если играть на мировой арене всерьез, нужно понимать, как устроен мир и как он функционирует. Это – необходимое условие. Достаточным условием является такое изменение (желательно сверху) природы и структуры режима, которое обеспечит единство интересов верхов и низов на основе разделяемых целей и ценностей. Разумеется, это легче декларировать, чем сделать, но кто сказал, что история и борьба за существование в ней – легкий процесс?

Источник: dynamic-of-civilizations.ru