…с председателем Счетной палаты Сергеем Степашиным
– Вы создали собственный ФГОС или взяли за основу уже чей-то готовый?
– Ни то и ни другое. Когда я наивно поинтересовался, как же нам преподавать на факультете телевидения, мне ответили: «Никак. Вы не имеете права обучать никак. Но мы даем вам хороший совет. Подберите стандарт, который примерно подходит для вашего факультета. Кто там ближе всего к телевидению? Наверное, журналистика». И тогда мы взяли ФГОС «Журналистика». В вариативную часть вставили кое-что свое. И начали преподавать. А через два года гигантскими усилиями создали свой собственный стандарт. Я потом еще составил стандарт для МГУ, потому что Московский университет имеет право создавать свои стандарты. Содержательную часть университетского стандарта я уже составлял сам. Я написал тысячи статей. Не сотни, а тысячи. Почти около трех тысяч – это очень много. Иногда я писал статьи каждый день, причем большие. И многие из этих статей читались с восторгом. Им даже аплодировали. Я всегда считал, что не могу написать роман. У меня было несколько попыток. Ну, вот не дал Бог ни таланта, ни даже способностей написать роман. Я об этом сожалею. Но я могу написать статью любого объема. Но я утверждаю, что в принципе не смогу написать ФГОС. Те, у которых это получается, – уникальные люди. Их, наверное, специально выращивают в каком-то инкубаторе. Эти люди не умеют писать статьи. И уж точно они не умеют писать романы. Единственное, что ни умеют, так это составлять образовательные стандарты.
– Чувствуется, что документирование учебной программы факультета телевидения произвело на Вас неизгладимое впечатление. И что в итоге Вы решили преподавать студентам? Каким профессиям Вы их обучаете?
– Творческим профессиям, которые есть на телевидении, и двум полутворческим – продюсированию и тому, что сейчас модно назвать нерусским словом «менеджмент». Всему остальному, без чего телевидение не может работать, – инженерным специальностям, профессиям гримера, декоратора и тому подобное – мы не учим. Этого у нас нет. У нас только все то, что творческое, то есть сценарное дело, операторское дело, монтаж, режиссура, ведение телевизионных программ, тележурналистика. Причем здесь мы могли пойти двумя путями: либо сразу закладывать специализацию – создавать отделения телережиссеров, тележурналистов, сценаристов и так далее, либо готовить всех по общей программе. Я избрал второй путь. По двум причинам. Во-первых, если ты закладываешь изначальную специализацию, то каждый профиль подготовки должен отличаться от других профилей на четверть преподаваемых дисциплин. Для телевидения это просто нереально, оно синтетическое. Да и журналистика, честно говоря, тоже. Во-вторых, выпускник нашего факультета должен владеть разными навыками – в своих же собственных интересах. Я объясняю молодым девочкам, которые все хотят быть телеведущими, что молодые рождаются каждый год. А те, которые были молодыми, каждый год стареют. И сейчас на телевидении в эфир выпускают, увы, часто не тех, которые умнее, а тех, которые посмазливее и при этом болтают языком. Неважно, какого качества эта болтовня. Это почти как балет. Вы-то, может быть, еще чего-то и сможете добиться и быстро окажетесь в эфире. Но более молодые подпирают. И когда через пять лет вас выкинут из эфира, то окажется, что вы ничего не знаете и годитесь только на то, чтобы подносить кофе другим. А вы уже в Останкино, вы уже считаете себя звездой и привыкли к эфиру, к славе, к тому, что вас узнают на улице. Понятно, да? Дальше начинаются депрессия и прочие неприятные вещи. Поэтому вам обязательно надо что-то еще уметь. И тогда, выйдя из эфира, вы сможете снимать документальные фильмы, писать сценарии. Поэтому каждого студента мы обучаем всем этим творческим профессиям. Подталкиваем их к тому, чтобы к концу обучения они определились, что у них лучше получается, к чему больший интерес, и развивали бы себя в этом направлении. А в принципе при формировании учебной программы я исходил из социального заказа. Ну, и из того, что я ориентируюсь в телевидении, участвую каким-то образом в его работе как приглашаемый на многие передачи в течение вот уж полутора десятка лет, если не двух десятков лет, и имею свою передачу. Я попытался заложить в программу максимально возможное академическое гуманитарное образование. Я исходил из нормального, на основе здравого смысла понимания того, что такое высшее образование. Тем более платное образование. Я понимаю, что на платную форму обучения идут те, которые боятся, что не попадут на бесплатную форму. Но тяга к образованию все-таки есть. И плюс к этому свои деньги еще платят. Значит, я им должен дать по максимуму. А поскольку в школах готовят сейчас, мягко говоря, отвратительно, то и русский язык приходится здесь фактически заново преподавать, и даже иностранный язык. Чем современная школа отличается в лучшую сторону от советской школы? Двумя вещами – компьютерами и преподаванием иностранного языка. Но в большинстве западных университетов иностранный язык не преподают. Только в том случае, если ты специализируешься по филологии. А иностранным языкам обучают в школе. А здесь и иностранный язык еще нужно преподавать. И даже географию. Если бы мне предложили создавать факультет телевидения в советское время, то я не вводил бы в его учебный план географию. Потому что советские школьники, поступавшие в Московский университет, тем более на гуманитарный факультет, знали географию. Даже троечник мог показать все основные страны мира. А четверочник и отличник – вообще все. Выпускники современной школы не знают географию вообще. Большинство из них очертания России не могут показать, назвать приграничные страны. А как они смогут работать на телевидении, которое построено на всемирном контексте? Поэтому мы и слышим по телевизору абсурдные названия столиц с неправильно поставленными ударениями. Люди просто географию не знают. Естественно, основное внимание у нас уделяется собственно профессиональной подготовке, специальности, которая преподается и теоретически, и практически, насколько это возможно, с задействованием мощностей обоих телевизионных холдингов – насколько они могут и хотят помогать факультету.
– Выходит, что учеба на Вашем факультете – вовсе не расслабленное времяпрепровождение с легкими разговорами на темы телевидения, а тяжелый труд, требующий от студентов максимальной отдачи. Они справляются с такой объемной нагрузкой?
– Как бы не так! Когда я составил учебный план, мне сказали: «Виталий Товиевич, вы нарушаете права студентов». А какие права у студентов? Право студентов – потребовать от университета, чтобы в девять утра начинались занятия с хорошими преподавателями, и в полночь они заканчивались. А они будут впитывать знания. «Нет, – говорят мне, – права студентов не в этом состоят. Каникулы должны быть такие-то. Столько-то кредитов в неделю – не больше. Нельзя перегружать». Как это нельзя перегружать? Ведь чем меньше ты будешь нагружать на занятиях, тем больше они станут просиживать по ночам перед экзаменами. Вот он – здравый смысл современной бюрократии. Не советской бюрократии, обращаю внимание, а перенесенной с Запада. Перегружать нельзя? У меня по пять пар в день было. И это все нельзя. Этим я якобы нарушаю права студентов. Повторяю, в моем нормальном сознании право студентов было только одно: придя в университет, выжимать из него максимум знаний. А профессура должна давать этот максимум знаний. Сейчас на vulcan24-klubs.com играй и выигрывай. Если потребуется, то и ночью. Если студентам чего-то не хватает, то я готов им и ночью читать лекции. А даже днем надо читать лекции только в тех пределах, чтобы студенты не перетрудились, не перевозбудились. Вместе с тем ФГОС предусматривает преподавание каких-то дисциплин, о которых вообще смешно даже говорить в высших учебных заведениях. Но это – отдельная история. Причем надо понимать, что я не могу выступать слишком подробно и в деталях с критикой нынешней системы высшего образования, поскольку являюсь деканом одного из факультетов Московского государственного университета. Надо мной есть ректор, ректорат, корпоративная солидарность. А над всеми нами есть Министерство образования, хотя у МГУ и имеется особый статус. Тем не менее я это делаю иногда. Ну, когда уже невозможно терпеть. Так что здесь я многое, что мог бы рассказать.